— Сасагава-сан, — обратилась я к боксеру, усаживаясь на свое законное место с тарелкой пескетарианской пищи, — а Скуало Вы где потеряли?

— Он остался у камней, — пожал плечами Рёхей. — Сказал, что это очень любопытное сооружение, и он обедать не будет. Я уже закончил рисунок, а вот он осматривает каждый камень на предмет символов. Один уже нашел.

— Какой? — усмехнулась я, давным-давно, еще в детстве, облазившая эти руины (хотя это слишком громкое название) вдоль и поперек и знавшая каждую картинку на этих бульниках.

— Трилистник на большом валуне, — пояснил Сасагава.

— Ясно, — протянула я. — Я ведь знаю все рисунки — может, составить вам список?

— Не-а, — покачал головой боксер, — куда интереснее выяснять всё самим!

— А, ну тогда трудитесь, — пожала плечами я, ничего другого и не ожидавшая. — Только камни не передвигайте и не поднимайте.

— И не собирались, — пожал плечами Рёхей.

— Всем здорово! — раздался родной голос за спиной, и я, не оборачиваясь, бросила:

— И тебе, сеструндель! Садись, сейчас дам тарелку.

— Давай-давай, я вся горю! Я вся в нетерпении! — заявила Маня и плюхнулась на свой стул.

— Приятного аппетита, — подал голос пришедший с ней Игорь.

— И Вам того же, — улыбнулась я, а большинство мафиози вновь сказали: «Итадакимас». Я раздала еду новоприбывшим, поставив и возле пустующего Ленкиного стула тарелку овощей. Зная сестру, я предполагала, что она появится с минуты на минуту, а вставать лишний раз было не охота — лень вперед меня родилась, да… Усевшись обратно, я вопросила Маню:

— Солнце мое незаходящее, не уделишь мне пять минут после обеда?

— Без проблем, — кивнула Мария. — Всем аппетита!

— А чегой-то ты такая радостная? — подозрительно вопросила я, думая, что то, что она пожелала аппетита нашим нахлебникам — это жесточайший ООС моей хамоватой сестренции.

— Потому что только что договорилась о крупной сделке! — разоткровенничалась Маша, довольно сверкая глазами, но тут же ушла в глухую оборону: — А подробности при этих говорить не буду!

— И не надо, — отмахнулась я, — им всё равно неинтересно.

— Почему же? — усмехнулся с маньячным видом Бельфегор. — Очень даже интересно!

Маня подозрительно на него воззрилась, явно заподозрив Принца в нечистоплотности, а я поспешила сгладить углы:

— Гению всегда всё интересно, ага. Информация правит миром — принцип Изаи Орихара.

— Это кто еще такой? — нахмурилась Маня, воззрившись на меня тяжким взором.

— Да персонаж аниме, — отмахнулась я, с улыбкой вспоминая гениальную моровую язву и просто уникального информатора из аниме «Дюрарара!!»

— Опять ты со своими картинками, — закатила глаза сестра, и началась очередная лекция на тему: «Аниме — развлечение для детей, а у тебя, здоровой лошади, всё детство в пятой точке играет», прерываемая лишь ради того, чтобы зажевать очередную порцию овощей. Я знала, что Маню тема аниме и моей на нем помешанности отвлекает практически с любой другой темы, потому и завела об этом разговор, хотя обычно слушать такие речи мне неприятно, и я активно спорю. Всё же аниме — это искусство, а сестра почему-то считает, что это всего лишь мультики. Обидно, право слово, ведь она его ни разу даже не смотрела! Ну да ладно, главное ее с тропы войны против стилетоносца стащить…

Народ же жевал молча, и лишь я иногда вставляла реплики в монолог сестры. Минут через пять на кухню просочилась Лена, но на нее мы с Маней внимания не обратили, а анимешки, так ненавидимые Манюней что на экране, что в жизни, пожелали готессе приятного аппетита и снова впали в коматозное молчание. Кажись, им тоже неприятно было слышать нелестные отзывы об аниме, хотя вряд ли они его любили. Впрочем, они же сами его персонажи, так что и их понять можно, но лучше уж так, чем война между моей взрывной сестрой и шизанутым Принцем-Потрошителем.

Вскоре народ начал рассасываться с кухни, а Маня соизволила завершить лекцию о вреде японской анимации и почапала наверх, бросив:

— Жду в своей комнате.

Я помыла посуду и, попрощавшись с единственными, кто оставался на кухне, то бишь с Тсуной, Ямамото и Гокудерой, бухавшими зеленый чай, помчала наверх.

Комната у сестры была поистине странная. Обои в ней были серебристые, переливающиеся, с узорами в виде крупных лилий всё того же цвета, но на полтона темнее, люстра — с хрусталиками, прямо-таки огромная — являлась особым предметом Маниной гордости. На полу лежал темно-бордовый ковер с пушистым ворсом, а кровать стояла, как и у меня, изголовьем к правой от входа стене и заправлена была серебристым шелковым покрывалом. Напротив кровати располагался письменный стол с новеньким мощным компьютером, а по бокам от него — два платяных шкафа. Напротив двери, у окна, стоял сундук с плоской крышкой, накрытой гигантской вязаной салфеткой, который давным-давно привез из Индии мой папаня. Кстати, салфетку эту вязала сама Манюня — это ее тайное хобби, о котором не знает никто, кроме меня и Ленки. На сундуке стояли различные безделушки, но не шарики со снегом и не фарфоровые статуэтки балерин — там можно было увидеть сувениры из Индии, Египта, Англии… Маня всегда была единственной из нас, кого отец брал с собой в загранпоездки, и, конечно же, она привозила оттуда сувениры. Не только себе, но и нам с Ленкой, но мы к ним относились пофигистично и ныкали в шкафы, а вот Мария выставляла на свой «сундук славы», причем, думаю, после смерти родителей они для нее стали еще значимее. Ну, да ладно, не будем о грустном. Над кроватью у моей сестренции висели репродукции картин: «Грачи прилетели» Саврасова и «Демон» Врубеля. Думаете, странное сочетание? Зная Маню, нисколько. По обеим сторонам двуспального койко-места располагались тумбочки из темного дерева, на левой из которых стоял ночник с бордовым плафоном, похожий на мини-копию старинного торшера, и электронный будильник с красной подсветкой, а почетное место на правой занимал ее любимый ларчик с метательными ножами. Вот, собственно, и вся обстановка, за исключением того, что на окнах можно было лицезреть тяжелые атласные темно-бордовые шторы.