Вот некоторые из них.

Колетт Голд, 6 лет: «Привет, мам. Я разбила окно. Точнее, не только я, но поймали меня».

Колетт Голд, 8 лет: «Привет, мам. Я разбила твою камеру. А точнее, утопила. Карта памяти, наверное, жива, а если нет, то там ведь были не очень важные парижские фотографии?»

Колетт Голд, 11 лет: «Привет, мам. Помнишь Клэр, которая меня задирала? Так вот. Сегодня я ударила её книгой по лицу. Мы теперь дружим, но мисс Хокинс нам не верит. Тебя просили подойти к директору. Уверена, что тебе позвонят».

Но самым любимым было… Коллет Голд, 15 лет: «Привет, мам. Я сожгла дом».

Это и многие другие вещи подтачивали отношения Белль с дочерью. Чем старше становилась Колетт, тем сложнее было найти общий язык и точки соприкосновения. Она не могла ничего добиться от неё часами, но зато Румпеля Коль слушалась сразу и делала всё, как он скажет. У Коль с отцом вообще был какой-то свой язык, недоступный Белль и другим детям: свои знаки, жесты, своё личное приветствие. А еще вечная непрекращающаяся игра, когда девочка бежала к Голду, тот делал вид, что вовсе не собирается её ловить, но всегда ловил. Сейчас ей было 16 лет, и она всё также бежала к нему, а он все также её ловил. Белль понимала, что немного ревнует, только не понимала, кого именно и к кому. В тот день, когда Мо приехал в Нью-Йорк, Голд впервые взял её с собой в одну из своих командировок, и позже Коль стала его постоянным компаньоном, куда бы он ни отправился.

Тем не менее вернёмся в гостиную Голдов, в момент, когда Белль получила то сообщение. Первое, что с ней произошло, — ярость: она, конечно, ожидала, что Голд выкинет нечто подобное, но не верила до конца, что он всё сделает это. Второе — хладнокровное спокойствие, потому что на эмоциях ему было глупо звонить и требовать объяснений. Она надеялась, что они ещё не вылетели и звонок пройдёт. Быстро, по памяти, набрав номер, Белль застыла и с облегчением услышала длинные гудки. Румпель взял трубку.

— И что ты этим решил доказать? — бессильно спросила она.

— Открой дверь, — сказал он.

Белль удивлённо скривилась, положила телефон на стол и открыла дверь, за которой стоял курьер с корзиной красных роз.

— Белль Голд? — спросил курьер.

— Да, — ответила Белль. — Давно тут стоите?

— Час, — улыбнулся курьер, — но могу ещё постоять. Мне заплатили за целый день, а то и больше.

— Нет-нет, не нужно, — Белль забрала корзину и вдруг увидела что-то серебристое, обмотанное вокруг одного из цветков в самом центре.

Она потянула за серебряную мелкую цепочку и вытащила маленький серебряный ключик, который явно ничего не открывал.

— Подождите. Сколько здесь роз?

— Пятьдесят две, — ответил курьер с улыбкой.

Она внесла корзину в гостиную и снова взяла трубку.

— «Я как богач, чей ключ благословенный вскрывает тайное сокровище своё», — произнесла Белль первые две строчки пятьдесят второго сонета Шекспира.

Она не думал, что он слушал её рассуждения об английской литературе последние две недели.

— «Блажен же ты, чьи порождают вежды с тобой восторг, а без тебя — надежды!» — произнёс Голд последние две строчки.

— Что это означает? — спросила Белль.

— Подумай, — рассмеялся Голд.

— Ты думаешь, я прощу тебе это?

— Уже простила, — тихо сказал Голд и бросил трубку.

Белль на минуту застыла в смятении.

— Что это значит? — спросил Мо, совершенно не понимая, что происходит и как к этому относиться.

— Что он не вернётся, пока ты тут, — ответила Белль, и это было чистой правдой.

Белль позволила отцу прожить у неё четыре дня, которых вполне хватило, чтобы рассказать ему о своей жизни, показать магазин и дать пообщаться с Адамом. Его приезд немного улучшил их отношения, но не до конца. О многом Белль также умолчала. Например, о том, что она ждала ребёнка.

Истории появления в их жизни Альберта и Криса были совершенно различны. С самого начала Альберт был желанным ребёнком. Сыном, рождённым в другом мире, в другой жизни, вдали от Сторибрука, вдали от магии, драконов и злых ведьм, без опасности быть украденным и убитым ради какого-то неимоверно мощного заклятия. На тот момент Голды прожили в Нью-Йорке три чудесных года, без ссор и тревог. Мысль о третьем ребёнке как-то сама собой возникла в голове Белль и никак не хотела исчезать. Позже мысль превратилась в желание, а желание в навязчивую идею, которую она не решалась озвучить в течение нескольких недель, но одним январским вечером всё же решилась.

Как-то раз, уложив детей спать, Белль, словно привидение, проскользнула в ванную комнату, прилегающую к их спальне в манхэттенской квартире, где Голд в одних пижамных штанах чистил зубы. Он даже не сразу заметил ее, а когда заметил, то чуть не выронил зубную щетку.

— Что-то случилось? — спросил он, обернувшись.

Её бледное обеспокоенное лицо отражалась в его зрачках. Белль сама поразилась своему виду.

— Я… я хочу ещё одного ребёнка, — сказала она как-то неуверенно.

Голд успокоился и облегчённо вздохнул.