Разве мог хоть один человек в здравом уме предпочесть второе первому?

Иннин грустно усмехнулась.

«Бежать… Бежать отсюда, пока не поздно», — промелькнуло в её голове, но она заставила себя смирить эти мысли и вернулась к воспоминаниям.

Тёплая черепица крыши…

Она почувствовала, что сползает по стене вниз и закрывает глаза, и хотела было бороться с собой, но сон, неожиданный и яркий, моментально сменил реальность.

Иннин вдруг увидела огромный, ярко освещённый зал, наполненный людьми в парадной одежде, и в центре его — Светлейшую Госпожу, ту самую, которую она видела в последний раз с растрёпанными волосами и с мутным взглядом помешанной. Теперь ей было лет тридцать, и вид у неё был гордый и величественный, но отнюдь не надменный — она была высокой, статной женщиной с правильными, яркими чертами лица и тёплой, покровительственной улыбкой. Тёмные волосы её были подняты наверх, убраны в какой-то немыслимый головной убор золотого цвета и ниспадали на спину и плечи тяжёлыми волнами.

— Друзья, — сказала Императрица, обращаясь к присутствующим, и Иннин вздрогнула: прежде ей не представлялось возможным, чтобы Госпожа назвала подданных таким словом. — Думаю, никто из нас не станет спорить с тем, что Ранко Санья — наш самый дорогой гость, непревзойдённый поэт и музыкант, любое творение которого становится редчайшей жемчужиной для истинного ценителя искусств и прекрасной усладой для ушей простого человека. Ранко Санья — это человек, который создаёт мечту. И сегодня мы собрались здесь, чтобы послушать новое произведение, которое он создал для игры на цитре.

Она улыбнулась довольной, торжественной улыбкой человека, который позвал в свой дом гостей, чтобы показать им сокровище, равного которому нет во всём мире, и счастливым обладателем которого он стал по большой милости судьбы.

Слуги раздвинули занавес, закрывавший заднюю половину зала, и человек, которого Иннин однажды уже видела в своих воспоминаниях, шагнул к собравшимся.

— Не думаю, что заслуживаю столь лестной похвалы, которой наградила меня Госпожа, — он улыбнулся мягко, но без излишней скромности. — Однако не буду скрывать, что она мне приятна. К сожалению, я не умею говорить очень хорошо и складно перед большим количеством людей, поэтому мне придётся обойтись без вступительной речи, но я постараюсь сделать так, чтобы вместо меня говорила музыка. Вслушайтесь в голос цитры, друзья. На самом деле, он намного более приятен, чем мой, и это я служу её инструментом, а вовсе не наоборот.

С этими словами Ранко Санья устроился на подушках, положив к себе на колени цитру, и принялся играть.

У Иннин заныло сердце — и от звуков его волшебной музыки, и от того взгляда, которым Ранко смотрел на цитру. Он смотрел на неё, как на любимую сестру или возлюбленную, он разговаривал с ней взглядом, приветливо спрашивал о жизни, просил рассказать о своих мечтах, и этот неслышный разговор, невидимая ласка возлюбленных и становилась музыкой.

Эта музыка была — сама любовь.

Иннин оторвалась взглядом от Ранко и заставила себя посмотреть на других собравшихся.

Позади кресла Императрицы стояли несколько женщин, и среди них Иннин увидела ту, в которой узнала Даран. Узнала — и содрогнулась, до того яркой, непривычной внешностью та обладала в молодости. Это была внешность Санья — белоснежная кожа и иссиня-чёрные волосы, тёмные глаза, но в облике молодой Даран этот контраст был, казалось, доведён до такого предела, что глазам было больно смотреть. К_н_и_г_о_ч_е_й_._н_е_т Вид у неё был гордый и чуть насмешливый — она обводила глазами гостей и посмеивалась над ними, угадывая их мысли. А думали они, несомненно, вот что: «Вот перед нами стоит женщина, самая красивая женщина во всём Астанисе, и выставляет свою удивительную, невозможную красоту напоказ. Казалось бы, протяни руку — и дотронься, но это страшная иллюзия, потому что дотронуться до этой женщины нельзя. Она выбрала путь жрицы, и пусть её облик сводит с ума сотни мужчин, никогда она не удостоит своей лаской ни одного из них… Эта женщина создана для того, чтобы убивать, и немало сердец разорвётся от тоски по ней».

Вот что видела Иннин.

Она и сама была заворожена красотой Верховной Жрицы, которой в те времена Даран ещё, наверное, не являлась, и одновременно презирала её за то высокомерие, которое горело в жгуче-чёрных глазах, за то презрение, с котором Даран ловила обращённые на неё жадные взгляды.

Чтобы не видеть её, Иннин вновь повернулась к Ранко, заскользила взглядам по его тонким, одухотворённым чертам лица, которое как будто светилось мягким светом, составлявшим разительный контраст с кричащей, броской красотой Даран.

Оба они были Санья — но какими же разными Санья!

Музыка закончилась.

Долгое время после этого в зале царила глубокая тишина — казалось, каждый из собравшихся боялся пошевельнуться или даже вздохнуть, чтобы не разрушить те волшебные чары, которые не-волшебник Ранко Санья только что создал при помощи своей музыки.

Внезапно раздавшиеся аплодисменты грубо разорвали эти мягкие, прекрасные чары.

— Браво, — громко произнесла женщина, стоявшая в первых рядах, ничуть не смущаясь тем, что голос её, грубоватый и сильный, заставил содрогнуться большую часть гостей. — Ты удивителен, брат, и, истинно, я горжусь своей кровью Санья, которая одна только может производить подобные тебе существа.

Эта была грузноватая, но высокая женщина лет тридцати с очень прямой осанкой и полной грудью. Взгляд её был властным, черты лица — несколько грубоватыми, но притягательными. Вообще, во всём облике её было что-то звериное: хищный взгляд, улыбка ярко-красных губ, обнажавшая острые зубы, жёсткие тёмные волосы, в беспорядке разбросанные по плечам и меньше всего напоминавшие шёлковую чёрную пряжу. По всем канонам, эта женщина была некрасива, но Иннин какой-то странной интуицией почувствовала, что, будь она мужчиной, она бы не могла отвести от неё взгляда точно так же, как не могла бы отвести его от Даран.