Вторая — что он не смог бы обратиться с просьбой к этому самодовольному некоронованному принцу, столь открыто выражавшему своё презрение, даже если бы от этого зависела судьба целого мира. Всё, чего ему хотелось сделать сейчас — это плюнуть ему в лицо, и пусть бы после этого проклятый мир перестал существовать.

Очевидно, все эти чувства легко отобразились и на лице Хайнэ тоже, потому что Главный Астролог вдруг наклонился и шепнул ему на ухо:

— Хайнэ, да неужто вы не можете смирить гордость ради своего горячо любимого друга и брата? Вспомните о том, что ему, возможно, придётся живьём сгореть на костре! Подумайте, неужели обычное пламя лучше того пламени злости, что сейчас, вероятно, мучает вас?

Слова эти подействовали на Хайнэ, как ушат ледяной воды.

Лицо его вытянулось; он физически ощущал происходившую в нём борьбу.

«Я должен, должен, должен это сделать!» — в отчаянии говорил он сам себе, совершенно точно зная, что не сможет — и вдруг, в самый последний момент, когда он готов уже был сдаться и, развернувшись, побежать в свою комнату, злость его отпустила.

Он почувствовал лёгкость во всём теле и сладостное умиление, похожее на то, которое он ощутил во дворце, читая перед Онхонто свою повесть. Мысль об Онхонто внушила Хайнэ ещё больше любви, и даже новый выпад Сорэ не вывел его из этого состояния.

— И на какую тему вы желаете со мной разговаривать, господин… Санья? — проговорил тот вальяжно и раздражённо одновременно, сделав внушительную паузу перед тем, как произнести собственную фамилию.

— Позвольте мне сначала отвести вас туда, где никто не сможет вам помешать, — вдруг заторопился Главный Астролог.

Сорэ пожал плечами и двинулся вслед за ним.

— Прошу вас. — Астанико открыл перед ним с Хайнэ двери в какую-то залу и, поклонившись, пропустил обоих вперёд.

Хайнэ встал напротив своего мнимого брата, опираясь дрожащими руками на трость.

Благостное чувство его поутихло, и он сделал над собой усилие, чтобы постараться вернуть его хоть в какой-то степени.

— Видите ли, господин Санья, — униженно забормотал он. — Речь идёт об одном одолжении, которое вы могли бы сделать… Нет, об одной просьбе, которая чрезвычайно для меня важна, об одном добром деле…

Он поднял голову, чтобы перевести дух, и вдруг увидел, что глаза Сорэ как-то странно сверкнули.

— Уж не думаете ли вы, что я действительно окажу вам одолжение, в чём бы оно ни состояло? — спросил тот, даже не пытаясь скрыть засквозившего в его голосе презрения. — Я не сказал этого перед тем вертлявым господином, но сейчас я не собираюсь сдерживаться — вы не Санья. Мне чрезвычайно неприятно, что я вынужден считаться вашим родственником. Вероятно, в столице говорят много нелицеприятного обо мне и моей семье, но всё же мы никогда, никогда не предавали дело истинной религии, и подобного не приписывали нам даже в слухах — в отличие от вас. Вот что я вам скажу, господин Хайнэ! — выплюнул Сорэ, прожигая его горящим взглядом.

Хайнэ приоткрыл рот; в глазах у него помутилось.

Меньше всего на свете он ожидал подобной злобной отповеди в ответ на своё смирение, и ярость, казалось бы, вытесненная победившим добрым чувством, вернулась удесятерённой.

— Это вам неприятно считаться моим родственником? Вам? Поверьте, мне тоже не доставляет удовольствия быть похожим лицом и именем на такого расфуфыренного, разодетого в кучу безвкусных тряпок фанфарона, озабоченного лишь впечатлением, которое он производит на женщин, — проговорил Хайнэ, дрожа от ненависти. — Думаете, со стороны не видно, что вы влюблены лишь в самого себя? Вы просто смешны!

— А вы утешайте себя тем, что, по крайней мере, не похожи на меня телом, — зло усмехнулся Сорэ.

Этого Хайнэ уже не мог снести.

— Я надеюсь, что вам однажды самому придётся гореть на костре! — закричал он в бешенстве. — Или что моя болезнь точно так же поразит и вас, о, это было бы справедливо! Может быть, так и будет, потому что это подходящая болезнь для всех Санья, подходящее наказание за их гордость, себялюбие и самолюбование! И знайте, что если это произойдёт, если однажды вы станете таким же жалким, скрюченным и униженным, как я сейчас, если однажды вы будете умирать, то я приду и напомню вам об этом разговоре и плюну вам в лицо!

— А я не приду к вам и не плюну вам в лицо, когда вы будете умирать, — проговорил Сорэ, пожав плечами. — Потому что мне нет до вас никакого дела, и я забуду о вас через два дня. Я и сейчас едва вспомнил ваше лицо, только ваше плачевное состояние напомнило мне о том, кто вы.

Хайнэ выскочил из залы, едва помня себя.

Пот лился с его разгорячённого лица ручьями.

Господин Астанико схватил его за руку.

— Что случилось, господин Санья? — спросил он, настойчиво вглядываясь ему в глаза.

— Уведите меня! Уведите меня отсюда! — закричал Хайнэ, трясясь всем телом, как в припадке.

Лишь когда он вновь очутился в своей комнате, он смог немного прийти в себя.

— Я всё погубил, — проговорил он, закрыв лицо руками. — Великая Богиня, я всё погубил, теперь всё кончено! Теперь этот ублюдок сделает всё от него зависящее, чтобы покончить с Хатори и со мной. Но мне всё равно. Никогда я больше не буду о чём-нибудь просить, ни его, ни кого-либо другого, никогда я больше не потерплю такого унижения!