Иннин видела, что его рука, сжатая в кулак, чуть дрожала, и ей владело странное чувство, похожее на изумление — ей казалось, что она увидела его впервые.

«Но как это глупо, — пыталась убедить себя она. — Его собираются сжечь на костре, а он страдает из-за птицы. Это всё, что его волнует! Он… он легкомысленный…»

В её внутренний монолог внезапно вклинился новый голос:

«А ещё он говорит, что был в доме у женщины. Снова женщина! И мне он тоже предлагал быть его любовницей, бесстыжая свинья…»

Так она стояла, разрываемая восхищением, негодованием и глупой, постыдной ревностью, на которую не имела ни малейшего права — ни перед ним, ни перед собой — и больше всего ей хотелось заплакать, как маленькой девочке.

Устав бороться с собой, Иннин опустилась на пол рядом с Хатори.

— Знаешь, — сказала она, глядя в сторону. — Сегодня я тоже впервые увидела смерть. Я держала в руках меч, которым Госпожа рубила головы. Я принесла его ей, а после отнесла обратно, окровавленный. Даран посмеялась надо мной, заявив, что я должна быть благодарна за то, что это не меня заставили совершать казни, но что рано или поздно мне придётся сделать и это тоже. Что сильный человек не должен бояться смерти, не должен бояться ничего вообще, и что ни одно событие, каким бы чудовищным оно ни казалось, не должно выводить его из равновесия. Так она сказала.

Иннин замолчала, утаив те слова, которые хотелось произнести ещё больше — о том, что смерть, кровь и безумие Императрицы не испугали её, но сотворили нечто худшее: ей захотелось бежать. Бежать от смерти, крови и безумия туда, где есть жизнь, чистое небо над головой и любовь.

Она промолчала, не сказав о том, что весь день вспоминала те часы, которые провела с Хатори на крыше, и думала о том, что если бы тогда согласилась на его предложение бежать вместе с ним и с братом, то теперь опасность не грозила бы ни ему, ни Хайнэ.

Она не сказала ничего из этого, но боялась — или надеялась? — что Хатори понял всё и без слов.

— Ты сильная, — сказал он, взяв её за руку.

— Ерунда, — проговорила Иннин глухо, однако крепко сжала его пальцы. — Я просто жалкое ничтожество. Но лучше не будем об этом. Я пришла, чтобы поговорить о деле. Нам нужно решить, как быть дальше, потому что ситуация складывается опаснейшая.

Она рассказала Хатори о том, что его обвинителем будет Главный Астролог, который явно постарается добиться самого строгого приговора, и что обвинение ему предъявлено наитягчайшее — преступление против религии.

— Я буду всё отрицать, — пообещал Хатори. — Разве есть у них какие-то доказательства, кроме того, что я оказался в доме, по-видимому, подозрительной женщины? В конце концов, скажу, что она моя любовница, и я пришёл к ней на свидание.

— А это не так? — не удержалась Иннин.

Хатори посмотрел на неё непонимающим взглядом.

— Нет, — сказал он удивлённо. — Конечно, нет. Почему ты так подумала?

Иннин поспешно отвернулась, чтобы скрыть глупую улыбку, которая сама собой появилась на её губах.

— Ладно, — сказала она. — Но что, если они найдут эту женщину, и она опровергнет твои слова?

— Не найдут, — уверенно заявил Хатори. — Она — великая волшебница и чародейка, если она этого сама не захочет, никто её не найдёт.

Иннин вздрогнула всем телом.

Она поднялась на ноги и отвернулась, делая вид, что поправляет одежду, чтобы не показывать, какое впечатление произвели на неё его слова.

— А… вот как, — пробормотала она, не глядя на Хатори. — Что ж, хорошо, если так.

Она ушла, однако фраза Хатори продолжала звучать у неё в ушах, вызывая чувство, которое бывает у человека, неожиданно узнавшего о том, что кто-то другой исполнил его детскую мечту, от которой он сам успел отказаться.

«Волшебница и чародейка, — думала Иннин. — Разве всё это существует? Магия жриц — и в самом деле просто миф. Даран ничему нас не учит, кроме того, чтобы быть равнодушными существами, озабоченными только властью. Когда придёт время, она скажет, что никакой магии нет, но к тому моменту нам будет уже всё равно, потому что мы превратимся в винтики созданного много сотен лет назад механизма».

Сама не зная, зачем, Иннин пошла в Храм, в котором всё ещё покоилось тело усопшей Императрицы.

Сменив одну из жриц, которые должны были находиться возле тела в течение трёх суток, она прислонилась к мраморной стене и устало закрыла глаза.

Думать ни о чём не хотелось, и поэтому она попыталась просто воскресить в памяти ощущение — тёплая черепица крыши вместо холодного мрамора, ласково светящее солнце вместо полумрака сумрачной залы и дыхание живого человека у себя над ухом вместо мучительной близости покойницы.