Он явно думал о себе высоко.

Тем не менее, Таик исполнила его просьбу.

— Что ж, теперь говорите мне всё, что можете сказать, — потребовала она, оставшись с Главным Астрологом наедине.

— Господину Хатори Санья предъявлены два обвинения: переодевание в женщину и связь с вероотступниками, поддерживающими учение Милосердного, в доме которых он был обнаружен, — монотонно сообщил господин Астанико.

— Еретик? — задумчиво проговорила Императрица.

Она подумала, что предпочла бы видеть у столба на площади казней другого Санья, чистокровного, но, в конце концов, всё равно приятно будет увидеть, как корчится в языках пламени человек, который носит это имя.

— Что ж, значит, его судьба решена, — пожала Таик плечами. — Преступление против религии карается огненной казнью. Если он действительно виноват, то имя Санья его не спасёт.

— Ваше Величество, — Астанико, по-прежнему стоявший перед её креслом на коленях, вдруг вскинул голову. — Осмелюсь предположить, что господин Хатори невиновен.

Императрица вздрогнула.

— Так вы его… защищать пришли?! — воскликнула она.

Всё это совершенно не согласовывалась со словами Агайи, и Таик почувствовала скорее изумление, чем гнев.

Но Астанико не ответил на этот вопрос.

— Имею смелость предположить, что господин Хатори всего лишь выполнял поручения своего брата, — твёрдо сказал он. — Я совершенно уверен в том, что это господин Хайнэ является последователем запрещённого учения Милосердного, а вовсе не его названный брат.

Таик оторопела.

Она вспомнила мысли, которые пришли ей в голову, когда она застала калеку в постели своего мужа. Наутро она отказалась от своих намерений, посчитав их смешными и глупыми, но ненависть по отношению к Хайнэ никуда не делась, подогреваемая в ней сразу с нескольких сторон.

— Есть ли какие-нибудь доказательства? — спросила Императрица глухо.

— Доказательств нет, — подтвердил её опасения Главный Астролог. — Разве что если… кто-нибудь из них двоих признается.

Таик молчала и думала разное. Думала о том, что больше всего на свете желала бы казнить Санью, любого из них, по обвинению в государственной измене, но также и о том, что это будет не так-то просто. Сжечь на костре рыжеволосого Хатори, который не является высокорождённым, и которого действительно застали в доме вероотступников — это одно, а сжечь чистокровного Санью, да ещё и на основании неподтверждённых домыслов — совсем другое. В таком случае она и впрямь рискует потерять всех своих сторонников из числа знати — всех тех, кто не рискнул примкнуть к Эсер Санье, а остался с ней.

— Госпожа, — вдруг позвал Главный Астролог, и глаза его странно полыхнули в полумраке, царившем в зале. — Позвольте мне быть обвинителем по этому делу.

Таик вздрогнула от неожиданности.

— Вам? Вам, мужчине? — с невыразимым презрением спросила она. — Да вы, очевидно, совсем потеряли разум!

— В древности были прецеденты, — поспешно проговорил Астанико. — Я читал исторические труды Верховной Жрицы Аста Аннан, в которых она упоминает, что должность придворного Главного Астролога ближе остальных к священному сану жрицы, и поэтому были случаи, когда мужчины, занимавшие это место, участвовали в судебных разбирательствах. Да, я знаю, что сейчас наука толкования звёзд находится в большом упадке, но позвольте мне доказать Вашему Величеству — и всему народу — что и в настоящем может сыскаться человек, который достоин чести быть наравне со жрицей, — он смиренно потупил глаза, а потом вдруг понизил голос. — Позвольте мне быть обвинителем по делу Хатори Саньи, и я постараюсь добиться того результата, которого желает Светлейшая Госпожа.

Таик замерла в своём кресле.

Негодование к самонадеянному выскочке, который к тому же посмел заявить, что знает, какого именно результата она хочет, боролось в ней с желанием погубить калеку. С желанием погубить всех Санья разом.

И это желание перевесило.

— Что ж, извольте, — медленно и глухо проговорила она. — Я подпишу указ. Если вы так уверены в том, что именно Хайнэ Санья — вероотступник, то докажите это. В противном случае не ждите от меня ничего хорошего.

— Смиренно благодарю мою Госпожу. — Главный Астролог вновь распластался перед креслом Императрицы.

Когда он ушёл, Таик поднялась на ноги и, тяжело ступая, отправилась в то место, в котором должна была бы быть с самого утра — в Храм, где находилось сейчас тело её усопшей матери.

Девушки у входа дали ей в руки зажжённую свечу и ветку священного дерева абагаман, накинув ей на голову полупрозрачную траурную накидку.

Таик остановилась в центре огромной, тёмной, облицованной мрамором залы и вгляделась в тело, накрытое белоснежной тканью.

Последний раз она видела свою мать в лучшем случае год назад, и теперь не чувствовала почти ничего, но всё же смутные воспоминания закружились в её голове.

Она вспоминала, как была совсем маленькой девочкой, и тогда мать, красивая, весёлая, добрая представлялась ей чем-то совершенно невероятным — образ матери совершенно сливался в её сознании с образом Великой Богини.

Мать собирала во дворце всех самых талантливых и умных людей государства, она задавалась целью поднять науку, искусства, ремёсла, вводила новшества, принимала при дворе — впервые за несколько столетий — иностранных послов.

Сад всегда был полон огней, шума, золота, смеха.