Но он всё равно собирался это сделать — ради неё.

«Ей нужен решительный, смелый, дерзкий человек, — думал он. — Тот, кто не побоится ни насмешек, ни злых слов. Я должен использовать это приглашение, чтобы доказать ей, что я чего-то стою. И чтобы доказать это самому себе».

Однако сейчас, когда до момента появления во дворце оставалось всего ничего, решимость внезапно оставила его, и страх заполнил собой всё внутри.

Хайнэ смотрел на листы бумаги, и в душе его поднималось точно такое же чувство, как когда-то давно на вершине Срединной Стены — тоскливая обречённость.

Он не может, не умеет, он упадёт и разобьётся… но ничего не поделаешь, придётся прыгать.

— Послушай, но ведь Онхонто — чужеземец, — сказал, тем временем, Хатори. — Он умеет разговаривать по-нашему? Он поймёт вообще, о чём твой рассказ?

— Не знаю, — растерянно ответил Хайнэ. — Наверное, поймёт… Не знаю.

В глубине души ему не было до Онхонто особого дела. Он ведь не имел желания, как другие, попасть в его свиту; единственным человеком, который интересовал его на этом приёме, была Марик.

«Остальные меня не волнуют, — повторил себе Хайнэ, садясь в экипаж. — Только она. Марик в любом случае не станет смеяться над калекой, она прекрасна и великодушна. А, может быть, случится и так, что ей понравится моя повесть…»

Поначалу он пытался написать именно то, чего ей предположительно хотелось — решительных и смелых героев, бросающих вызов условностям, обнажающих пороки общества, смеющихся над знатью. И на этот раз никаких непристойностей.

Но перечитав то, что у него получилось, Хайнэ увидел никудышный, вымученный текст, картонных персонажей и нереальные ситуации.

«Это бесполезно. Я могу писать лишь то, о чём мечтаю, или что чувствую, — подумал он. — Но я не могу написать о чувствах калеки, который страдает, мечтая о недостижимом, потому что это будет равносильно публичному признанию Марик в любви. И просто будет слишком больно… Все они были правы, Энсенте Халия — бездарность, обязанная своим кратковременным успехом непристойным сценам».

Придя к такому выводу, Хайнэ совсем было впал в отчаяние и решил отказаться и от своей затеи ехать во дворец, и от попыток писать в целом.

Однако тем же вечером словно какая-то непреодолимая сила снова потянула его к тушечнице и кисти, и он полвечера ползал по комнате, собирая листы чистой бумаги, которые расшвырял по полу в припадке бессильной ярости, а потом писал.

Закончил повесть Хайнэ лишь сегодня утром — это получилась странная вещь, не похожая на то, что он сочинял раньше.

Вероятно, сказались его размышления о принцессе Таик и свадебном ритуале в целом, потому что героями стали жених и невеста, влюблённые, однако вынужденные ждать, месяц за месяцем, пока будут закончены все церемонии, и они смогут впервые оказаться в объятиях друг друга.

Ничего близкого с положением калеки, который не способен стать чьим-либо мужем, однако Хайнэ смог, наконец, излить свои чувства — тоску от невозможности получить желаемое, и надежду, заставляющую сердце биться чаще, и любовь, и затаённую страсть, и сводящее с ума ожидание встречи.

Но понравится ли такой текст Марик?

Ведь там не было ни откровенных сцен, как в предыдущих романах Энсенте Халии, ни возмущения против условностей. Можно было бы, конечно, заставить героев негодовать против нелепых свадебных традиций… но они почему-то не негодовали, а терпеливо ждали, внутренне страдая, и у Хайнэ было странное ощущение, что он не может заставить их вести себя по-другому, не имеет права.

Оставалось только надеяться, что Марик рассказ понравится, несмотря ни на что.

«Поймёт ли она, что он написан для неё? — думал Хайнэ в экипаже, дрожа и комкая рукава. — Что в нём описаны мои чувства к ней? Сложно догадаться, ведь герои не похожи на нас с ней, и я ни о чём не говорю прямо, но, может быть, всё-таки…»

В этот момент ему вдруг вспомнилось давнишнее предсказание, которое ему сделали во дворце — ещё до того, как его жизнь рухнула.

«Твоя возлюбленная будет видеть тебя безо всех прикрас, очами Богини будет смотреть она, и обнимать взглядом твою душу со всеми её дольными вершинами и бездонными пропастями, и то, что сам в себе ты будешь считать уродством, будет значить для неё не больше, чем крохотная чёрная соринка на белоснежном одеянии божества. Она будет любить тебя, и никто другой не будет для неё существовать».

Хайнэ старался не предаваться беспочвенным мечтаниям, основанным только на этом предсказании, тем более что оно было якобы получено от Богини, которую он не признавал, однако сейчас мысли его потянулись к этому пророчеству, как к спасительной нити.

«Может быть, Марик — та самая?.. — подумал он. — Её не смущает моё уродство. Внутреннее содержание важнее для неё, чем красота. Всё сходится…»

Чтобы отвлечься от волнения, он снова достал бумагу и принялся писать письмо Марик от Энсенте Халии.