– А разве ты придумала? Твоего отца звали Карло, значит, это имя тебе досталось... ну, как бы это сказать... в наследство!

– Это как?
– растерялась я.

– Ну вот представь, что у твоего отца есть какая-нибудь вещь... ну, хотя бы куртка. И он ее тебе подарил. Она твоя?

– Моя, конечно. Но он мне ничего не подарил!

– А вот если он тебе ничего не подарил, а просто умер, а куртка осталась - она все равно твоя, в наследство досталась.

– Но он, может, и не хотел, чтобы она мне доставалась, - заспорила я, мне хотелось разобраться толком.

– Хотел, хотел. Если бы не хотел, то отдал бы ее перед смертью кому-нибудь другому. Карлсон, подтверди, а то она мне не верит!

Карлсон, с интересом прислушивающийся к нашему разговору, с готовностью подтвердил:

– Ага, все правильно. Ты слушай, слушай, она тебе умные вещи говорит!

– Ну вот, - продолжала Бетан, - так и с именем. Отец не успел подарить тебе имя, но свое-то он мог оставить тебе в наследство! Оно твое. По-настоящему, от отца.

У меня закружилась голова. Я так долго жила, считая, что у меня нет имени, и веря, что отец меня не любил. Бетан вдруг перевернула все с ног на голову.

Я не помню, скоро ли Карлсон и Бетан ушли от меня в тот день. Не помню, говорили мы еще о чем-нибудь или нет. Не помню, долго ли после их ухода я сидела на крыше одна, глядя на небо, пока оно не стало из голубого черным...

Когда поздно ночью, после окончания представления, ко мне по пожарной лестнице залез брат, я встретила его вопросом:

– Буратино, ты помнишь нашего отца?

– Папу Карло? Помню, конечно.

Буратино насторожился. До сих пор я избегала разговоров о папе Карло, а если уж случалось - говорила "твой отец", а не "наш".

– Как ты думаешь, Буратино, наш отец любил меня?

Мне трудно было задать этот вопрос. Трудно было выговорить эти слова, настолько непривычными они для меня были. А Буратино вдруг очень обрадовался.

– Конечно, любил, еще как! Ты же девочка, а девочек всегда больше любят, чем мальчишек!

– Правда?
– я не могла поверить. Я так привыкла жить со своей обидой, а теперь вдруг оказывалось, что мне не на что обижаться.

Неожиданно я поняла, почему злилась на меня Бетан, жалуясь на своих родителей. А ведь я намного старше ее и дольше нее живу, считая себя обиженной...

– Ну еще бы! Он знаешь как старался, чтобы ты хорошо получилась! Древесину выбирал самую красивую, не то что меня - из первого попавшегося полена. А сколько он возился с крыльями, каждое перо отдельно отшлифовывал!

У меня вдруг перехватило дыхание. Я отвернулась, чтобы брат не увидел, что я плачу. Было совершенно темно, но мы с ним видим в темноте.

– Буратино, братик, - тихо сказала я, - расскажи мне о папе Карло... о моем папе!

Прошел месяц.

Мы с Бетан сидели на крыше. Бетан рассказывала, как они всей семьей ездили в выходные на море. Рассказывала про ветер и волны, про соленые брызги на лице, про чаек...

– Слушай, но ты же все это сама видела наверняка, что я тебе голову забиваю!
– вдруг прервала она сама себя.

– Нет, я не видела. Я там не была никогда.

– Почему?
– удивилась Бетан.
– Это же совсем близко. Что бы тебе стоило туда слетать?

– Да не летаю я никуда. Я тут, на крыше, живу и все.

– А почему?
– поразилась Бетан.
– Если бы я была как ты, с крыльями и чтобы не бояться холода и еда не обязательно, я бы весь мир облетела, это так интересно! А ты что, прям всю жизнь здесь живешь, на этой крыше?

– Ну не всю, конечно. Появилась я не здесь.

– А сюда как попала?

Мне не нравился этот разговор, я не любила эти воспоминания.

– Ну как... летела куда глаза глядят, пролетала через этот город и решила здесь остаться.

– Тебе здесь так понравилось?

Я задумалась. Да, мне здесь нравится. Я люблю этот город - строгий, серый, сдержанный северный город, так непохожий на шумный и яркий город, в котором я появилась на свет. Наверное, за то и люблю, что непохожий. Тому, кто ненавидит свое лицо и своего отца, трудно любить свою родину.