– Ты знаешь сказку про Гадкого Утенка?
– вдруг спросила девушка.

Как ни странно, я знала. В доме папы Карло, то есть в моем родном доме, было несколько детских книжек.

– А ты не задумывалась, почему его называли гадким?

– Ну... раз называли, значит, он был некрасивым.

– Нет! Маленькие лебедята ничуть не хуже, чем маленькие утята! Все малыши хорошенькие. И лебедята тоже пушистые и смешные.

А ведь она была права. Я видела достаточно разных птенцов, чтобы это понимать. Из яиц, правда, многие вылупляются голыми и противными, но потом покрываются пухом и все равно становятся милыми.

– А почему же тогда?
– невольно заинтересовалась я.

– Потому что он не был утенком. От него ждали, что он будет как все утята, а он не такой. Не желтенький, а серый, и размер другой, и крылья длиннее. Его называли гадким утенком, а он не был гадким, именно потому, что он не был утенком.

– Ты хочешь сказать, что я красивая, потому что не человек?

Мы еще посидели молча.

– У тебя зеркальце есть с собой?
– спросила я.

В маленькое карманное зеркало трудно было разглядеть себя целиком. Я видела то заостренный, устремленный вперед профиль, то большие ясные глаза...

Вечером я спросила у брата:

– Буратино, по-твоему, кто я?

– Моя сестра, кукла папы Карло, кто же еще?
– удивился тот.

– Нет, я в другом смысле... Человек я или кто?

– Нет, конечно, - он еще больше удивился.
– Какой же ты человек? И крылья, и лицо... Я думаю, ты бабочка. А может, фея. Это только отец знал, а я не знаю, что он имел в виду. Он ведь тебя не доделал. Но ты и так очень красивая!

На следующий день я задала тот же вопрос Карлсону. Тот ответил не задумываясь:

– Ты пчела. А может, стрекоза. Вообще-то лицом ты на стрекозу больше похожа, но у стрекозы крылья длиннее. С другой стороны, твои крылья и на пчелиные мало похожи, у тебя они широкие. С третьей стороны, стрекоза летает лучше, чем пчела. Значит, ты все-таки стрекоза! И правильно, стрекоза красивее пчелы!

– То есть я красивая?
– уточнила я. Карлсон вздохнул.

– Ну, тут я должен, конечно, встать в позу и начать рассуждать о том, что по-настоящему можно называть красивым только меня, лучшего в мире мужчину в расцвете сил, и все такое. Но поскольку ты не Малыш, то давай эту часть пропустим и перейдем к делу. Да, конечно, ты очень даже красивая. На тебя приятно смотреть, знаешь, такая стремительная, рвущаяся в полет... А чего это ты вдруг такие вопросы задаешь? Влюбилась, что ли? Смотри, мы с Малышом будем твоих кавалеров гонять!

На следующий день Бетан с Карлсоном вдвоем притащили мне большое зеркало. Не знаю, как они не разбили его на лестнице и как им удалось протиснуться в чердачный люк.

Я долго стояла, разглядывая свое отражение. Потом спросила:

– А все-таки, кто же я? Птица, бабочка, фея, планер?

– Да какая разница!
– Бетан крутилась перед тем же зеркалом, поправляя растрепавшиеся волосы.
– Ты - Карлсдоттир! Ты одна такая на свете.

Через три дня я улетала. Провожать меня собрались все - прилетел Карлсон, залез по пожарной лестнице Буратино, пришла Бетан, а вслед за ней из чердачного люка вылез голубоглазый мальчик лет семи.

– А Малыша-то ты зачем притащила?
– удивилась я.

– А что такого? Я же ей про Карлсона нарассказывал!
– независимым голосом заявил в ответ сам Малыш.

Мы стояли рядом и молчали. Вроде и многое хотелось сказать - а слова не шли на ум.

– Я буду следить, чтобы твое гнездо никто не разорил, - обещала Бетан.

– Спасибо, оно мне понадобится, когда я вернусь!

– А может, все-таки со мной поедешь?
– спросил Буратино.
– Мы бы тебе номер придумали. Можно вместе с воздушными гимнастами.

– Знаешь, это, наверное, здорово - выступать на арене и все такое... Только дай мне сначала одной полетать! Я тебя сама найду, я запомнила, в какие города вы собираетесь!

– Хочешь, я тебя провожу?
– предложил Карлсон.
– Хоть немного, только над городом?

– Не надо, я сама. Я больше не боюсь летать днем. Я вообще больше не боюсь!

Они стояли все вместе, а я уже была отдельно, я уже уходила от них. И Бетан вдруг отвернулась и вытерла ладонью глаза.

Я последний раз сжала ее руку.