Она помахала мне ручкой как маятником.

5

Мне было так хорошо, что я и не думал садиться на городской транспорт, а шел пешком до самого общежития. Мягкий теплый ветерок шелестел в тополиной листве, молодые пары шли в обнимку и даже целовались, у девушек улыбка радости цвела на розовых щеках, старички парами ковыляли и, казалось, ворковали радостно о чем-то своем. Над городом поднялось жаркое южное солнце. Земля вращалась вокруг своей оси с огромной скоростью, на что ей отводилось всего двадцать четыре часа, и еще с большей скоростью двигалась вокруг солнца, чтобы совершить почетный круг за 365 дней, но люди этого не чувствовали, не замечали, не ощущали. И я шел вдоль трамвайной линии, радуясь, что моя Роза, мое земное счастье, которое я наконец-то нашел, уже дома, она села на трамвай, ссылаясь на усталость и на то, что хочет отоспаться; может быть, она увидит меня во сне.

Я добрался до своего общежития довольно поздно, поднялся на второй этаж и, приложив голову к подушке, нескоро заснул с ее именем на устах. Проснулся, как обычно в девять утра следующего дня и стал готовиться к новому свиданию: побрился, привел себя в порядок. Мы договорились встретиться на Комсомольском острове уже как любовники, внутри которых только разгорается страсть.

Время тянулось нескончаемо долго. Я пробовал готовиться к экзамену, который предстояло сдать, несколько дней спустя, но из всех книжек выплывала голова моей возлюбленной, моей роковой, поработивший меня женщины, всего за одну ночь. Я закрывал книгу, брался за другую, швырял их в угол, брал карандаш и бумагу, садился сочинять стихи. Но стихи получались слащавые, они были о Розе, о ее прекрасном теле, и моей страсти. Такие стихи стыдно было показывать даже ей. Я их тут же рвал и выбрасывал в мусорную корзину. Надо бежать в цветочный киоск, решил я и спустился на первый этаж. На первом этаже висел алфавитный щит с ячейками, куда почтальон раскладывала письма. Я посмотрел в свою ячейку, там было письмо на мое имя от...Аллы. Нет, не буду вскрывать, не хочу читать, решил я твердо. Мне было больно даже глядеть на это письмо. Кроме жалости к Алле, уже ничего другого нет. Я выскочил на улицу, стал сверять свои часы с теми, что висели над входом в общежитие. Мои часы опаздывали на пять минут. Малая стрелка близилась к семи. Скоро, скоро, мы увидимся снова. Как давно мы не виделись, должно быть более суток. Господи, как это много! А если она не захочет на пляж, куда я поведу ее в этот раз? Или она меня поведет? Может, пойти в Ботанический сад, там много укромных, безлюдных мест, покрытых буйной, раскаленной за день травой. Там нам будет не хуже, чем на пляже.

В половине восьмого я уже стоял на трамвайной остановке, но Роза опаздывала. Я стоял так близко к трамвайной колее, что кондуктор приближающегося трамвая, стала сигналить мне и погрозила кулачком, когда я, очнувшись, отпрыгнул в сторону.

Прошел час, а ее все не было. Еще столько же прошло, а я стоял напрасно. Что же могло случиться? Я не столько переживал, что ее нет, сколько за то, как бы что-то с ней не произошло. И главное, я не знал ни ее дома, ни ее адреса. Бесполезно было пытаться искать ее, оставалось только ждать здесь и надеяться, что она появится. Простояв два часа, я понял, что стоять можно всю ночь: она уже не придет, и отправился на тротуар, к Ботаническому саду, где мы с ней гуляли. Даже уличные фонари, мимо которых мы шагали, напоминали мне о ней. Фонари как бы говорили: ее больше не будет, и смеялись надо мной. Тогда я сел на трамвай и поехал в парк Шевченко, перебежал мост и очутился на Комсомольском острове у того места, откуда мы ушли вчера утром. В песке осталось небольшое углубление, где она лежала и смятая бумажка от шоколадной конфеты на краю. Я сел рядом, погладил это место рукой, потом поднялся, помахал рукой, как живому человеку, и вернулся в общежитие.

В ячейке на мое имя лежало письмо с незнакомым почерком. Я развернул и обрадовался: это она.

"Мой дорогой романтик! мой Ленский!

Я уехала в Ялту сегодня в три часа дня, где пробуду несколько дней, а потом самолетом в Москву, а из Москвы в Париж вместе с отцом. Не ищи меня. Судьба подарила нам всего лишь одну ночь, но эту ночь я буду помнить очень долго. Огромное спасибо тебе за все! За то, что был, за то, что есть и всегда будешь... в моих воспоминаниях. Я не могу тебе сообщить, почему я уехала так неожиданно, что побудило меня это сделать. Могу только сказать, что я вынуждена была так поступить. Не осуждай меня, не кляни меня: мне труднее, чем тебе. Я боюсь, что могу проявить такую слабость, - выйти на какой-нибудь остановке из поезда и вернуться обратно. Что ты тогда будешь делать? Ты потеряешь все, ты не закончишь университет. Говорят: с милым рай и в шалаше, но так ли это? Мы оба полные пролетарии, и от нашего соединения мог бы получиться только нищий социализм, в котором бы мы оба прозябали, и растеряли все самое лучшее, что у нас есть. Прости, что я так рассуждаю. Голова у меня сейчас горячая и дурная: я сама не знаю, что говорю и что делаю. Тебе еще два года грызть науки. Если судьба подарит нам еще хоть одну встречу, я буду только рада. Я сама тебя разыщу. Я отниму тебя у любой соперницы, не правда ли? Целую тебя миллионы раз. Роза".

Письмо выпало меня из рук. Я наклонился, подхватил его и изорвал на мелкие кусочки, а потом собрал их и положил в левый кармашек рубашки, прямо у сердца. На моей убранной кровати, лежала белая пуховая подушка, к которой я прильнул мокрым от слез лицом, и зарыдал, как обиженный ребенок.

– Не хочу жить! жить не хочу, - вопил я, да, видимо, так громко, что мой сокурсник Сухов вошел в комнату, наклонился надо мной и начал спрашивать, что случилось.

– Она... бросила меня. Я теперь не знаю, что делать. Я не могу жить без нее. Я не хочу без нее жить.

– Дурной ты, вот что я тебе скажу. Нашел из-за кого убиваться. Да баб полно. Найди себе другую. Самое лучшее лекарство от любви это по - новому влюбиться. Сделай так и сразу легче станет, вот увидишь. А это та, с которой ты познакомился на танцах?

– Та самая.

– Ну, ничего особенного. Так себе кобылка.

– Не смей говорить о ней плохо! ты ее не знаешь. Она золотая девушка, а я просто ее не достоин.

– Хорошо, хорошо, не буду. А где она сейчас?

– Уехала в Ялту, а потом в Москву и дальше во Францию.

– К морякам. Там моряков много. Они при деньгах, я знаю, сам моряком был. А, может, она просто замужем за моряком. Он должен вернуться из плавания, вот она к нему и укатила. Это сто процентов. Смирись. Давай к медикам пойдем сегодня, у них тоже бывают танцы. Знаешь, какие медички бывают?

– Никуда я не пойду, никого не хочу видеть, никто мне больше не нужен.

Почти две недели прошли в кошмарном угаре, и возникла реальная угроза свихнуться. Я ругал Розу, даже проклинал и любил ее всем своим существом, и ее образ и особенно ее белое как снег атласное тело, его запах, не покидали меня даже во сне. Но к концу второй недели горячка стала угасать, и я пришел к разумному выводу, что ее просто Бог послал мне, чтоб я познал счастье, а счастье само по себе не может быть вечным, а только коротким как ночь. Вероятно, оно бывает только однажды и больше не повторяется. И с этим надо смириться.

– Спасибо что ты была, залетела ко мне, как райская птица, на мгновение и как птица упорхнула. В чей теремок ты сейчас заглянешь - это твое дело, твое право, ты прелестная, как царевна из сказки и свободная как птица. А мне надо лечиться...действительно попытаться вылечиться... другой любовью, если она есть.

В субботу я побежал на танцы в медицинский институт. Медики нищие, как и филологи, но у них не такая мрачная перспектива, как у нас. Врач на селе далеко не учитель, хотя союз врача с учителем вполне возможен: оба нужны в деревне развитого социализма.