Мысли моего тестя, которого я никогда не видел раньше, бродили и в моей голове, словно он передавал их мне на большое расстояние по законам телепатии. Я немедленно ответил Вале длинным письмом, полным любви и восторга, со всякими добрыми пожеланиями ее отцу и матери. Я не намекал ей, что хочу как можно быстрее отсюда уехать, потому что мне здесь невероятно трудно. Она в письме ни одним словом не обмолвилась о том, что мне надо собирать чемодан.

***

Мне предстояла поездка к матери. Как настоящий пролетарий, у которого отсутствует даже маленькая доля нравственности и родительской обязанности, я должен был сообщить ей, что скоропалительно женился, без ее материнского благословения, на случайно встретившейся девушке из крупного города. А это значит, что в скором времени соберу свои пожитки и уеду к ней, а она, моя мать, останется одна-одиношенька в доме с дырявой крышей в большой комнате с глиняным полом, и как ни топи, тепла никогда не будет.

Я и подумать не мог, что я чмо, неблагодарная сволочь по отношению к матери, которая мне не только дала жизнь, но и вскормила своей грудью. Как всякий эгоист, я думал только о себе, о своей шкуре, которая ждала плети и кровавых подтеков. Я не только выполнял свой сыновний долг, который, по твердому убеждению детей, заключается в том, что достаточно показаться на глаза родителю, и долг уже выполнен, но и преследовал сугубо практические цели. Мать откармливала меня, голодного, как могла и чем могла. Она берегла яйца, сметану, варила фасоль и даже жертвовала наиболее упитанной курицей, да еще наливала чарку крепкого самогона трех-четырех летней выдержки. Мать готова была отрезать одну ногу у коровы, если бы это было возможно, лишь бы сын не голодал.

В этот раз я опоздал на электричку, а, следовательно, и на автобус и поэтому пришлось топать пятнадцать километров пешком под покровом ночи от центральной дороги. Мать еще не спала. Керосиновая лампа тускло горела под потолком. Мать стояла у окна и глядела в темноту ночи. Она бросилась обнимать сына, как только я открыл дверь.

– Я уже переживала, думала: уехал куда. Хорошо, сынок, что пришел. Кто еще ко мне придет, если не ты? Ты - моя единственная радость и надежда. Не обращай внимания, если я, когда ворчу, я уже старая, ворчливая.

Она бросилась накрывать на стол, извлекла бутылку, достала дешевую сигарету "Дымок", закурила, не затягиваясь.

– Что если перебраться к дочери месяца на два, - предложил я матери, чувствуя, что эту перегородку мне не удастся сдвинуть с места.

– А как на это посмотрит зять? Я не прочь была бы. Дочь, конечно же, согласиться, куда деваться, я в этом нисколько не сомневаюсь. Дочь есть дочь.

– Я поговорю с ней.

– Попытайся.

Я стал укладываться на ночь. Как только печь потухла, холод стал выпирать со всех углов, будто его кто-то качал насосом. Лучший способ избавиться от дрожания -это напялить на себя теплую одежду и накрыться шерстяным одеялом с головой.

"Надо бы пол поставить. Земляной пол во второй половине двадцатого века - это уже что-то музейное, это может быть, где-то в Африке, но не в центре Европы, - размышлял я под шерстяным одеялом.
– Если только я стану с каждой получки понемногу откладывать, хотя бы по десятке, то можно не только полы поставить, но и ремонт сделать, ведь дом не ремонтировался с тех пор, как был построен отцом".

Утром я уже был у сестры. Сестра сидела, щелкала семечки в жарко натопленной комнате.

– Возьми мать к себе хоть недельки на две, пока не кончатся морозы.

– Надо бы, конечно, мать у нас одна, я знаю, что она мерзнет, но все дело в том, что ты после ее смерти наследуешь этот дом и поэтому тебе надо проявлять больше заботу о матери, чем мне. Я и так ей помогаю, когда тебя нет. Она одна, ей скучно. Приходит ко мне и просит: дочка, поговори со мной, тоскливо как-то у меня на душе. Я начинаю с ней разговор, развлекаю ее, а она всякий раз тебя начинает вспоминать. Она тебя любит больше, чем меня. Вот ты ей и помогай, заботься о матери родной. А если не можешь, откажись от дома в мою пользу, но в письменной форме. Я не такая дура, меня не проведешь.

Я тут же побежал к Мите, соседу договариваться о том, чтобы тот сделал перегородку.

– Эта работа будет стоить десять рублей, - сказал Митя, выдающийся столяр.

– Митя, прошу тебя, сделай эту проклятую перегородку, как можно быстрее. Зима на носу, а ее еще оштукатуривать надо. Мать, сам понимаешь. Боюсь, как бы не замерзла. Я с тобой рассчитаюсь в следующую субботу. В четверг у нас получка в школе.

– А что - зять не может сделать перегородку? это же пустяк. День работы, - сказал Митя и его глаза заблестели деревенской хитрецой, означающий - деньги на бочку, тогда и договор будет заключен с обеих сторон.

– Ладно, подождем недельку, - сдался я, а Митя протянул мне руку.
– Ты, Митя, не веришь мне? Боишься: не отдам.

– Да не, что ты. Ладно. К понедельнику перегородка будет готова.

– Ну, спасибо.

Сестра была классическим мастером в области деревенских интриг и не только в своей семье, но и во всей округе. Обладая исключительно хорошим нюхом, определила, что брат уже находится у матери и немного должно быть расстроен, что не удалось договориться по поводу перегородки с Митей, так как у брата в карманах ветер гуляет, налила мужу стакан бормотухи, а потом сказала: