Можно понять: государственные заботы изнуряют. А что дальше-то будет? Тут она всё-таки племянница государя императора, а там — губернаторша. Почтения меньше...

— Ну и что ты надумала? — спросила её Екатерина после затянувшегося молчания. — Поедешь в Астрахань?

Нарышкина передёрнула плечами.

— Матушка государыня, — вдруг взмолилась она, — Всемогущая моя покровительница и заступница, всё-то вы можете. Упросите государя дать моему Волынскому должность в столицах.

— Да, да, да! — наперебой загалдели фрейлины. — Не оставьте Сашеньку, окажите ей вспоможение.

Екатерина снисходительно улыбнулась.

— Ладно, — сказала она. — Коли вы все просите, приступлю к государю, хоть он сего не жалует, а иной раз моё предстательство отвергает даже с хулою. Однако стану стараться. — Она помолчала, а затем неожиданно спросила: — Ну а после того, как он, губернатор твой, тебя распечатал, сколь раз ныне приступает?

— Два, а иной раз и три, матушка, — невольно зардевшись, отвечала Нарышкина.

— Чего закраснелась-то? Иль мало тебе? Нет, он вполне благородных кровей. Три-то раза в ночь, — мечтательно протянула она. — Эка благодать. Ровно юные. Это по-первости. Месяц-другой пройдёт, и одного раза не допросишься: как ляжет, так и захрапит, словно боров. А ты-то? Довольна небось? Хватает тебе? — допытывалась Екатерина. Остальные вытянули шеи в ожидании ответа.

— Премного довольна, — выдохнула Нарышкина.

— Глубоко ль пашет?

— Изрядно, матушка. Иной раз... — И она зажмурилась при воспоминании. — Иной раз аж больно бывает.

— А ты не препятствуй. То сладкая боль. Привыкнешь — рада будешь.

— Я — что... Я токмо криком кричу, а он ещё пуще свирепствует.

— Нарочито кричать нельзя, — назидательно заметила Екатерина.

— Я не нарочито, матушка. Против воли крик из меня выходит.

Фрейлины слушали, стараясь не проронить ни слова. Одни с откровенной завистью, другие с упоением, разгораясь, третьи — были и такие — ничего не испытывая, кроме простого любопытства.

— Единообразно? Иль с воображением? — продолжала допытываться Екатерина ко всеобщему удовольствию.

— С воображением, матушка, с воображением. И меня выучил. Ажно диву даюсь, как складно да сладко выходит.

— И на нем ездишь?

— Беспременно. Всяко езжу — и ликом и спиною. — Нарышкина вошла во вкус и уже с воодушевлением повествовала о своих утехах. Государыня поощряла таковую откровенность и требовала её от своих дам. Никто из них не видел в том ничего зазорного. Жизнь есть жизнь и все человеки, а любовь плотская есть высокое наслаждение и в радость каждому дыханию. Каждой из них хотелось выучиться всему, что можно получить от близости с мужчиной.

— Похвально, — одобрила Екатерина. — Буду просить за тебя государя. Чай, он должен уважить кровную племянницу. Токмо всё о сём молчок. И ты ему ничего не сказывай до времени.

— Как можно, матушка государыня. Пожалуйте ручку.

Екатерина протянула руку, и Нарышкина с чувством облобызала её. Она была отчего-то уверена, что предстательство государыни возымет действие и Пётр согласится оказать милость молодожёнам. Тем паче что был он и сват, и посажёный отец.

Царица сдержала слово. В тот же день приступила к супругу с просьбой. Пётр был настроен благодушно, и ей показалось, что он терпеливо выслушал её доводы.

— Ну хорошо, — пробурчал он. — Готовься. Заместо Волынского посажу тебя в губернаторское кресло. Согласна?

— Что ты, государь-батюшка, — всполошилась Екатерина, уже предвидя неминучую грозу. — Я же баба несмышлёная. Шутишь...

— И ты, сударыня-государыня, шутишь! — рявкнул Пётр. — Статочное ли дело в канун кампании менять губернатора. Губернатора, ведающего все обстоятельства тамошней жизни, туземных языков, завязанного сношениями и с калмыками, и с черкесами, и с персиянами, и с иными племенами. Губернатора, вот уже три года правящего сей обширной и доселе непокорной областию! Сказывай, кто тебя наставил?! Он, она?

— Виновата, — захныкала Екатерина, опасаясь самого худшего: безудержного взрыва гнева, который мог перерасти в эпилептический припадок. — Виновата, государь мой великий. Племянница твоя упросила, а я и не подумала.

— То-то, что не подумала! Потряхивай мозгами-то время от времени — небесполезно. Сколь раз наказывал тебе: не мешайся в дела государственные, твоего ума не касающиеся. Наказывал?

— Я и блюла наказ твой, государь, повелитель мой. Но тут племянница...

— Пущай мне в ноги падёт: жениха ей сосватал. Не то бы в девках-перестарках так и ходила. Вот я им обоим окажу науку дубинкою...

С этими словами рассерженный Пётр вышел. Вызвав денщика, он приказал тотчас поставить пред его очи губернатора Волынского.

Час был поздний, и Артемий Петрович, признаться, оторопел. Видно, случилось нечто чрезвычайное, если государь требует его к себе. Он наспех оделся и в сопровождении безотлучно находившегося при нём денщика отправился в Преображенское.

Пётр был насуплен, и весь вид его не предвещал ничего хорошего.

— По твоему ли наущению супруга твоя, а моя племянница била челом государыне? — спросил он в упор.