— Вот этот поезд его и увезет, — сказала мне Франсуаза. — Но почему они хотят, чтобы он уехал? А вдруг он будет скучать в пансионе? Вдруг будет тосковать по своей деревне, как тосковали вы?

Конечно, маленький Боланд пожалеет о долгих зимних вечерах в Шеври и тогда, когда, запертый в затхлом парижском пансионе, будет смотреть, как декабрьский ветер швыряет в окна крупные капли дождя; и тогда, когда, погруженный в воспоминания, прислушиваясь к полузабытым голосам детства, вдруг услышит с улицы унылый и хриплый крик лудильщика или продавца птиц.

Он не будет больше в семь часов утра вместе с другими детьми ходить по белой от изморози земле к церкви и дожидаться, пока кюре, потирая руки, выйдет из своего домика и трижды ударит в маленький колокол, возвещая начало урока катехизиса.

С какой грустью станет он вспоминать эти далекие утра на ферме! После школы, в полдень, он молча проскальзывал в кухню и ждал завтрака. Была оттепель, и с соломенных кровель во двор натекали лужицы холодной воды. Он быстро проглатывал еду и выбегал из дома, набив карманы вареными каштанами. А незадолго до вечернего благовеста, в тот час, когда в сельской лавчонке зажигался свет и часто звенел дверной колокольчик, к ним приходили барышни-учительницы за молоком. Они задерживались на минутку в полутьме у порога, ожидая, пока им принесут наполненные кувшины, а когда они уходили, движения их были так плавны, а слова прощания так любезны, что деревенский мальчик от смущения и робости убегал и прятался в сарае.

А иногда, проснувшись в четверг утром, когда не надо было идти в школу, он вдруг обнаруживал, что весь двор фермы и луга за ней — до самой реки — покрыты снегом. Вдалеке видны были разбросанные мызы, похожие на домики, какие часто изображают на открытках или в календарях. Каждый такой домик, прислонившийся к большому голому дереву и словно зажатый между снежной пеленой и низким небом, казался одиноким и заброшенным в пустынной равнине. И тут маленький Клод пускался бежать напрямик, то и дело оборачиваясь и поглядывая на следы своих сабо; потом, выбрав на пути самое белое и самое искристое местечко, он плашмя, лицом вниз, валился в снег, чтобы оставить в нем отпечаток своего тела.

После полудня, спрятав подбородок в шарф, надетый на него матерью, он, весь исхлестанный ветром, возвращался на то же самое место и видел, что сделанная им вмятина в снегу так и осталась нетронутой. В такие минуты ему казалось, что сюда никогда больше не ступит ничья нога, что он — хозяин всей этой белоснежной страны, и, как конькобежец, выскочивший на ледяную гладь огромного озера, он снова мчался стремглав через поле, рассекая ледяной предвечерний воздух и крича от восторга.

С каким сожалением он, пленник скучного пансиона, когда сторож придет зажигать лампы, будет вспоминать прозрачные холодные вечера, медленно опускавшиеся на яркие зимние дни. Дома в это время он по заснеженным полям, светящимся в сумерках неподвижным белым светом, возвращался к себе на теплую, уютную ферму, где люди кончали трудовой день, а мать со служанками готовила ужин. Она сажала мальчика к себе на колени, снимала с него мокрые чулки и вешала их перед огнем на высокую железную решетку. Потом, усевшись в углу у большого закопченного очага, она принималась отогревать голые ноги своего младшего сынишки.

Цепляясь за кусты, повозка быстро катила по узкой извилистой дороге, с обеих сторон обсаженной густой живой изгородью, и вдруг въехала прямо во двор фермы Шеври. Рядом, на лугу, у самого забора, около широких ворот стояла молотилка. Уже с утра было слышно, как она гудит, словно посаженный в коробку большой шмель.

Люди, стоявшие на молотилке в облаке соломенной пыли, даже не взглянув на приехавших, продолжали свое дело, и их размеренные движения были похожи на трудную, утомительную игру. Только двое из них на минуту выпрямились и, прислонив ладони козырьком ко лбу, оглядели нас. Остальные, стараясь перекричать шум молотилки, обменивались словами, которых мы не понимали, но в которых нам слышались враждебность и укор.

Мольн и Боланд отправились искать маленького Клода. Мы же — Франсуаза, Изабелла, Жак и я — вылезли из повозки и стояли неподвижно посреди двора, прижавшись друг к другу, смешные и неловкие, словно англичане, только что сошедшие с корабля, И тут я увидел, насколько смущенной и несчастной чувствует себя Франсуаза под взглядами крестьян: она даже сделала такое движение, словно хотела спрятаться за наши спины.

Дверь и ставни большой закопченной кухни были открыты, но никто не появился на крыльце, чтобы радушно встретить и принять гостей. Мольн пригласил нас в дом и усадил за стол, на котором уже стояла миска с молоком.

Не поздоровавшись, а может быть, поздоровавшись, но так тихо, что никто этого не слышал, вошла фермерша и стала накрывать на стол. Я узнал ее доброе загрубевшее лицо и хотел было подойти к ней, но она, низко опустив голову и не удостоив никого из нас взглядом, медленно расставила тарелки и сразу же вернулась в соседнюю комнату.

— Потом вы пойдете поговорите с ней, — сказал мне Боланд, — но смотрите, уломать ее не так-то просто.

Когда я вошел, она сидела у низенького окна с красными занавесками, наполовину закрытого китайскими астрами, которые росли в большом ящике, и с ожесточением шила; я сразу понял, что уломать ее мне не удастся.

Наконец она подняла голову и взглянула на меня: это уже была не та тихая женщина с доверчивым выражением лица, которая улыбалась мне в прежние времена. Теперь лицо у нее было изможденное, безумное, на лоб то и дело спадала выбившаяся из-под чепца прядь седых волос, а говорила она со мной по-деревенски громко, словно обращалась к целой толпе ополчившихся против нее людей. Она сидела неподвижно, но, бросая мне горькие упреки, на каждом слове встряхивала головой.

— Кто будет заботиться о нем? — говорила она. — И кто будет чинить ему белье?.. Уж не вы ли станете ходить за ним, если он захворает?.. В такой дали от нас, за сотни лье! Никогда в жизни он там не привыкнет! И никто не приедет навестить его… Что? Писать письма? Я не умею читать и не умею писать! — Не переводя дыхания, она продолжала: — Никогда мы не посылали наших мальчиков к чужим людям! Ни разу ни одного не отдали!..