Г.Д.С. Предвечной Империи.»

Внизу витиеватая длинная подпись.

И письмо, и конверт я спрятал в карман штанов, начав лихорадочно соображать. Теперь мои подруги приговорённые к наказанию преступники. И если просто выпущу их, то стану пособником в преступлении. Что хуже: дезертирство или это? В любом случае я не мог выдавать себя за главу управления, которым в действительности не являлся. Принц Ари Зель лично оторвёт мне голову за такое. Погодите-ка... мне нельзя, но знаю, кому было можно.

– Э-э-э, простите... я точно не ослышался?
– оторопело переспросил Олли Мот, пока мы сидели в одной из комнат постоялого двора.

– Ты же не глухой? Облачишься в мои доспехи, скажешь, что ты новый глава местного управления и выпустишь моих друзей на свободу.

– За такое не просто повесят, а порвут на кусочки и скормят диким собакам.

– Ты хочешь попасть в неизведанные земли? Такова цена.

Выражение лица Олли Мота на протяжении этого короткого разговора изменилось несколько раз. Сперва бледное и испуганное оно стало постепенно возвращать свой естественный цвет. В глазах мелькали мысли, проносящиеся хороводом. Когда ещё полумужу вроде него доведётся ощутить себя настоящим мужчиной, прочувствовать, какого это быть уважаемым и полноценным членом общества? А после избежать наказания, если повезёт, конечно. Но когда это Олли Моту не улыбалась удача? Вот, что я читал на его, во всех отношениях, неприятном лице.

– Клянусь Богом, эта игра стоит свеч, - осклабился мошенник.
– Но только если сразу же сбежим, пока солдаты не разберутся, что к чему.

– Свою задачу ты знаешь. Прочее оставь мне, - и добавил строго.
– Не испорти плащ.

Облачившись в моё одеяние и получив все необходимые инструкции, Олли Мот отправился на выручку моим подругам. Но даже ради маскировки я не стал отдавать этому прохвосту Велимир. Всё равно оружие не пригодится, а если всё-таки разоблачат, точно не спасёт от нескольких десятков солдат неумеху неспособного обращаться с мечом.

Сидя в четырёх стенах один на один с немым рабом, от скуки ковыряющем в носу и размазывающим свои козявки по укромным уголкам комнаты, я умирал от тревоги и нетерпения. Устав от бездействия, повернулся к горбуну, так его иногда называл Олли Мот, но слишком редко, чтобы считать это слово именем.

– Рабы находятся под неусыпным надзором солдат. Но доведись мне избавится от них, всё равно незаметно вывести двести человек и успеть спрятать задачка не из простых, а из невозможных.

Прервав своё занятие, домашний раб уставился на меня, внимательно слушая. Очевидно, с ним не часто вели беседы, не употребляя при этом оскорбления и не пытаясь унизить. Но проговаривание вслух мучающих меня мыслей очень помогало, даже без возможности получить хоть какой-то отклик от безгласного и неграмотного раба.

Лишённые ресниц круглые глаза горбуна расширились настолько, что я мог разглядеть красноту вокруг белков. Он отчаянно и размашисто зажестикулировал, но я не мог понять, что он пытался сказать.

– Помедленнее, - попросил я, не рассчитывая, впрочем, и так что-либо уразуметь.

– Он говорит, что не нужно покидать пещеры, чтобы сбежать от солдат, - послышался голос со стороны широко распахнутого окна.

Это оказалась Соль с раненым плечом, перевязанным куском ткани, оторванным от её рваной штанины. В её спутанных волосах торчало белое перо чайки, а сияющие ярко-голубые глаза внимательно следили за движениями раба.

– Там есть секретный проход. Он завален камнями, но можно довольно быстро расчистить, - продолжала расшифровывать она, говоря, впрочем, на родном языке.

– Как ты поняла?
– удивился я.

Соль устало пожала плечами, садясь на постель рядом со мной и неожиданно укладываясь мне на плечо.

– Откуда он знает об этом проходе?
– задумчиво пробормотал я.

– Его отец был чёрным рабом с этой каменоломни, когда её только начали разрабатывать. В пещерах держали рабов и их детей. Работников тогда здесь было гораздо больше.

Горбун перестал жестикулировать, и я заметил слёзы, стоящие у него в глазах. Раб шмыгнул носом и повернул голову в сторону окна, печально созерцая голубое небо, покрытое редкими рваными облачками.

– Считается, что при нынешнем Императоре рабам стало легче житься. Например, жестокое обращение дозволительно лишь в случае непокорности, а если послушного и прилежного раба морят голодом, то с хозяина взыскивается крупный штраф, - продолжала говорить Соль.
– Правда жестокое обращение понятие шаткое, как и непослушание. Каждый это видит по-своему.

– Как ты...

– Поживи с моё под боком у работорговца и не такое узнаешь, - заметила Соль, устраиваясь поудобнее на моём плече.

– Может на подушку ляжешь?

– Ненавижу их постели. Ненавижу всё в этом прогнившем крае. А твоё плечо - это кусочек дома.

С таким доводом и не поспоришь. Соль довольно быстро уснула, крепко вцепившись в моё предплечье, словно опасаясь, что я лишь сон, который во что бы то ни стало нужно удержать, и тогда он точно станет явью.

Когда на карьер опустились сумерки, а моё плечо окончательно онемело, я аккуратно встряхнул Соль. Она распахнула веки, а взглянув на меня, улыбнулась.