По причине разбирательства, связанного с моим внезапным исчезновением, отряд красного рыцаря застрял в деревне на несколько дней и нескромно уничтожал чужие припасы. Но стоило пропавшему вернуться, как все стали собирать вещи и седлать коней. Один нашёлся и для меня. Неуверенность и страх перед верховой ездой смешались с решимостью не ударить в грязь лицом, и я кое-как забрался на скакуна, усевшись, сжал поводья.

Дав команду лошадям, члены отряда один за одним выезжали на просёлочную дорогу. За их уходом наблюдали жители деревни, прилипшие к окнам, но не осмеливались выходить наружу и не позволяли этого своим детям. Я оказался последним, неуверенно дёрнув поводья, скомандовал:

– Но!

Конь сдвинулся и поскакал вперёд. Я уже ездил верхом вместе с Димбо и стал вспоминать, как объездчица управлялась с Золоткой. Нужно сказать, что отношения с лошадкой у них были очень доверительные, и Димбо не приходилось постоянно надрывать глотку, потому что Золотка реагировала на одни лишь мимолётные движения её тела. Тогда я не задумался об этом, но теперь подобная связь между наездницей и лошадью показалась поразительной. Мой конь неохотно реагировал на простейшие команды, и не сразу перешёл на галоп, в итоге вынудив меня плестись в хвосте отряда.

По дороге размышлял, волновалась ли о моём отсутствии Адигора, и что она успела себе напридумывать относительно меня. Искала ли стражница мой хладный труп на поле боя? Оплакивала ли возможную смерть? Столь, казалось бы, мрачные думы поднимали настроение, когда я представлял искреннюю скорбь и потерянность Адигоры, вдруг осознавшей сколь много я для неё значил. И безграничное сожаление, отпечатавшееся на бледном лице от мысли, что больше ничего не вернуть и не исправить.

В итоге я был уверен, что моё появление живым и здоровым произведёт фурор, и гордо восседал на коне, как и положено герою, столь долгожданному кем-то любимым.

Мы въезжали в Аризель через главные ворота, город был огорожен довольно высокой стеной. Жители, завидев всадников, опускали головы, прикладывая к груди ладони. Было ясно, кому они кланялись. Но красный рыцарь не удостаивал обывателей ни взглядом, ни скупой улыбкой.

Спешиваясь и оставляя коня, с которым мы так и не поладили, я ощутил, что буквально валюсь с ног от усталости. Хотя может объятия встревоженной Адигоры смогут напитать силами это, измученное ранениями и выздоровлением, тело?

– Зайди к военному лекарю, - велел мне принц, вручая коня конюшему.

– Но...

Он поднял брови:

– Хочешь, чтобы я лично тебя проводил?

– Как прикажете, - промямлил я, точно зная, что мой красный надзиратель наверняка проверит выполнение своего приказа. И почему просто не оставить в покое коротышку «островитянина»? Некоторые люди не способны смириться даже с малейшим неподчинением, а моя душа была слишком непокорна, чтобы не противиться навязанной службе кому бы то ни было.

Конюшни располагались не в армейском районе, и мне предстояло миновать несколько улиц, чтобы добраться до военного лекаря и до постели. Солнце садилось, и пока я шагал, насыщенно-оранжевый закат стал кроваво-красным. Это случилось за одно моргание, а в природе такого не бывает. Воздух заполнился вязким и металлическим запахом, возвратившим меня обратно на поле боя.

Я остановился, обернувшись, и увидел ровный ряд людей, облачённых в алые балахоны, держащих в руках металлические чаши. Шествие возглавлял праведник Шин - друг красного рыцаря. Через каждые десять шагов церковники останавливались, к чашам подходили люди. Но я видел одни только спины и не мог точно сказать, что они делали, но предположил, что пили содержимое чаш.

Широкая дорога без ответвлений и проулков, мне было некуда деваться, и шествие должно было пройти как раз рядом. Конечно, можно прибавить ходу, но я слишком устал, чтобы напрягаться, да и не стоило оно того.

Когда церковники уже начали дышать в затылок, я расслышал негромкое заунывное пение. Они старательно тянули каждое слово, делая его длиннее раза в три. Пели все кроме праведника, но настолько ладно, что мерещился всего один чёткий голос.

– Бо-о-о-огу сво-о-о-оему во-о-о-о-споём мы сла-а-а-аву. Все-е-е-видя-аще-е-ее о-о-око его-о-о да-а-а не со-о-омкнё-о-от ве-е-ека-а.

Как и ожидалось, шествие замерло в паре шагов от меня. Их ход освещался огнями фонарей, прикреплённых к палкам, которые несли мальчики лет двенадцати на вид. На улицу высыпали жители и стали по очереди склоняться над чашами. Я повернул голову, чтобы понаблюдать, и примёрз к тому месту, на котором стоял. Мужчины вовсе не пили из чаш, они пускали себе кровь, протыкая кончики пальцев и выдавливая капли в металлические сосуды. После праведник макал украшенный перстнем палец в чашу и оставлял кровавое пятно на лбу верующего, возвращающегося к себе домой в благоговении.