– Хочешь попробовать?
– обратился ко мне старый знакомый.
– Конечно, он уже не такой узкий как в самом начале, но ощущения всё равно приятные, и главное твой кошелёк не пострадает.

– Какое соблазнительное предложение, - процедил я сквозь зубы, отодвигая кашу, которую так и не смог в себя запихнуть.
– Но я воздержусь.

– Не охота брататься с другими?
– солдат прищурил правый глаз.
– Особенным себя считаешь, только потому что сразу попал в отряд красного рыцаря?

Опершись ладонями о стол, я поднялся:

– Вот значит, как. Может мне передать моему приятелю твои слова? Кажется, он тоже лишь наблюдал, - я кивнул в сторону скучающей Адигоры.

Солдат сразу стушевался, растеряв прежний пыл. Ледяная аура стражницы пугала его, и в этот раз мне не пришлось себя оправдывать, выдумывая всякую нелепицу. Назойливый приставала развернулся и ушёл. Нас оставили в покое, я опустился обратно на стул, решив хотя бы допить воду, которую здесь разводили с молоком, щедро приправляя при этом сахаром.

– Я начинаю понимать, - проговорила Адигора, сцепляя пальцы перед собой, - их язык. Но не вижу разницы между прикованным цепями мужчиной и остальными, относящимися к нему как к мусору.

– Может, как раз в цепях и разница, - задумчиво пробормотал я.

– Нет. Ведь на них тоже цепи. Они скованны обязательством служить своему Императору, а если не станут, то их оковы обратятся в тюремные, либо в клеймо жалкого полумужа. В этом крае нет свободных людей. Поскорее бы вернуться домой...

– Мы здесь, чтобы спасти наш дом от этого рабства.

– Хватит ли нам сил на это, Васха? Меня гложут сомнения. Мы не готовы к столкновению с таким врагом, никогда не были и никогда не будем.

– Неужели тебя охватило отчаяние?

Адигора отвернулась от тошнотворного зрелища за окном и посмотрела на меня:

– Ром и остальные пока не вернулись. Мы ни на шаг не приблизились к нашей цели, а лишь всё больше увязаем в этом чуждом нашему сердцу мире, каждый раз бессмысленно подставляя себя под удар. Но самое худшее, что мы заражаемся этим миром. Кто знает, не стояли бы мы сейчас в очереди к пленнику, если бы нам было, что в него засовывать?

Я наконец набрался духу и повернулся к окну. Голый и израненный со слипшимися волосами республиканец стоял на четвереньках и только и делал, что обслуживал ненасытную похоть пленивших его солдат. Если слёзы и были на приобрётшем тупое выражение, исхудавшем лице, то они давно высохли. Глаза выглядели остекленевшими. Пара ложек овсянки, что я съел, стали проситься наружу.

– Я не позволю тебе так думать, Адигора, - вскочил, направившись к выходу из столовой, хлопнул дверью, ступая на мощёную камнем улицу.

Велимир привычно постукивал по бедру с каждым моим шагом. Заметив приближающегося «островитянина», солдаты, стоящие в очереди к измученному республиканцу, вдруг расступились. Наверное, они развлекались уже в какой раз, а я здесь объявился впервые. Улыбки на лицах стали шире. Имперцы довольно щурились, ожидая, когда «островитянин» пригретый красным рыцарем станет одним из них. Это был не просто обычай, но негласное соглашение на уровне куда более глубоком, чем сознание. Демонстрация безусловной власти и превосходства над существом равным должна была превознести чинивших насилие и сделать их значительней в собственных глазах, а жертву напротив превратить в нечто грязное и жалкое, незаслуживающее ни милосердия, ни сочувствия, ни жизни.

– Смотри, я тот, кто это делает с тобой, - шептал я, не замечая слёз, что вдруг заструились по щекам.
– Ты - ничто, а я - всё, - я возвысился над республиканцем, чью голову подняли за волосы, выставляя вперёд лицо.

– Хочешь начать спереди или сзади?
– поинтересовался сторонний голос.

Лязг обнажающегося Велимира стал ответом. Кажется, я даже успел разглядеть благодарность в этих потухших глазах, прежде чем перерезал ему глотку. Истёкшее кровью тело республиканца обмякло, солдат, держащий волосы, отпрянул. А Велимир вернулся в ножны.

Толпа наполнилась недовольным ропотом.

– Кто дал тебе право лишать нас заслуженного веселья?!
– выступив вперёд возмутился парень примерно одного со мной возраста с пушком на подбородке.
– Многие наши братья отдали жизни, а мы каждый раз рискуем своей шкурой!

– Так много грязи, - процедил я резко.
– И стоит такая невыносимая вонь, что никакое благоуханное мыло не отмоет.

– Что сказал?
– разозлившись, он толкнул меня в грудь.
– А может ты республиканский шпион, раз их жалеешь?