Мешковатый свитер немного греет кожу, закрывает шрамы на руках, уже почти не видные. Натягиваю рукава на ладони, крепко сжимая кулаки, впиваясь ногтями в ладони, стараясь хоть немного отвлечься. Не помогает. Откидываюсь на спинку кресла, глубоко вздыхая. Глубокая дыра, раскинувшаяся в моей жалкой душонке, растет, поглощая всё больше и больше пространства. Кажется, ей нет ни конца, ни края.

Окно распахивается от очередного резкого порыва ветра, с глухим стуком ударяясь о стену. Прикрываю глаза, слегка передергивая плечами. Я привыкла к холоду, ведь там, в темницах великого и прекрасного Капитолия всегда был сквозняк. Мысли плавно перетекают не в то русло, в которое должны были бы. Серые стены, плесень, ледяная вода, кнут. Я вспоминаю всё это снова и снова, каждый день, хоть с того момента прошло уже больше пятнадцати лет. Слышу свист, очень характерный для хлыста, а потом прогибаюсь в спине, будто снова чувствуя всю боль от удара. Распахиваю глаза, глотая ртом воздух.

Взгляд снова падает на письмо, что доставили мне меньше часа назад. Из самого Двенадцатого. Надо же, наш старый ментор решил вспомнить про меня. Пальцы вцепляются в подлокотники, крепко сжимая ни в чем не повинную ткань.

Он зовет к себе, в Двенадцатый. На свадьбу. Он же женится.

Громкий всхлип разрезает гнетущую тишину, утопая где-то в закоулках комнаты. Слезы катятся из глаз, падая на рукава кофты. Зажимаю рот рукой, силясь сдержать новый жалостливые всхлипы.

Хеймитч Эбернети спас меня, когда нашел меня в полуживом состоянии в тухлых темницах.

Хеймитч Эбернети обещал, что будет рядом, чтобы не случилось. Нет, он не клялся мне в вечной любви, хотя прекрасно знал о моих чувствах. Он обещал это мне как старой подруге, с которой проработал вместе черт знает сколько времени.

Хеймитч Эбернети не сдержал своего обещания, оставив меня одну в Капитолии, всё еще зализывающим свои раны. Уехал в Двенадцатый вместе с Китнисс, а потом не вернулся. Пятнадцать лет он не появлялся, даже не звонил, а тут написал письмо. Позвал на свадьбу, ведь я его старая подруга.

Подруга. Это слово отдается тупой болью где-то в сердце, вызывая тонну отрицательных чувств.

Ветер развивает занавески, проникает в комнату, заполняя собой всё помещение, добираясь до письма. Белоснежный листок колышется, но остается на месте. Как бельмо на глазу.

Хеймитч Эбернети не смог сказать мне этого по телефону, а просто написал письмо. Пожалел, видимо. Трус.

Слова всегда были его сильной стороной.

========== 7. Поверь, я хороший учитель. ==========

Я не знаю, как его называть.

Строгое и до жути официальное «Эбернети!» режет слух, оставляя неприятное послевкусие во рту, ведь я привыкла называть людей по именам, но в этом случае всё немного иначе.

Я могла бы называть его «мистер Эбернети», но это звучит ужасно, немного, даже, глупо, да и не подходит ему совсем. Такое подошло бы какому-нибудь начальнику в крупной фирме, полицейскому или чиновнику на высоком посту, но никак не обычному журналисту, пусть и в известной газете.

«Алкаш», «зануда», «старик» — слишком грубо, как по мне, хотя сам он не жалуется, когда его так кто-то зовет, а лишь снисходительно улыбается, придумывая кличку кому-либо.

Я могла бы звать его «ты», но не могу же постоянно использовать местоимения.

Что касается его имени, то тут всё слишком сложно. Если фамилию я могу ещё более менее нормально произносить, то имя срывается с моих губ непонятным звуком, отдаленно напоминая мычание, хотя букву «Х» я могу уже четко произносить. Французский акцент сильно мешает, но избавиться я от него не могу, ведь это мой родной язык.

Из Франции я уехала два года назад, отправившись в Англию. Ну, не уехала, а приехала сюда по обмену от издания газеты, где я работала дома, устроившись работать в местную газетенку, где, собственно, познакомилась с моим наставником, а в будущем и спутником жизни — Хеймитчем Эбернети. Как выяснилось, Хеймитч знает французский, что значительно облегчало наше общение. Сначала была просто работа, совместные посиделки по вечерам, а потом и отношения. Ничего необычного, всё стандартно, даже обыденно, но я не жалуюсь.

Перевожу взгляд на него, вспоминая, что я что-то хотела придумать, относительно его имени.

— Милый, — я помню, что сам-то Эбернети не любит, когда я его так зову, но что поделать. Мужчина сидит в кресле, читая какую-то книгу, всем своим видом показывая, что до меня нет никакого дела. Обидно немного. — Милый.

— Что? — он отрывается от книги, смотря на меня из-за стекол очков.

— Как мне тебя называть? — в упор смотрю на него, закинув ногу на ногу. Хеймитч хмурится, глаза удивленно смотрят на меня, а брови поднимаются вверх, как бы показывая недоумение.

— Прости?

— Как мне тебя звать? Ты придумываешь для меня какие-то клички, не обидные, что радует, называешь какими-нибудь уменьшительно-ласкательными словечками, а я постоянно зову тебя либо по фамилии, либо «милый», а ведь это слово тебе не совсем нравится, я знаю, — выпаливаю на одном дыхании чисто на французском, надеясь, что мой благоверный меня понял. — Твое имя мне не дается, как бы я не старалась его произносить. Постоянно его коверкаю, выходят какое-то мычание.

Хеймитч закрывает книгу, снимая очки. Потирает глаза, подходя ко мне и присаживаясь рядом. Привлекает к себе, сажая на коленки, точно маленького ребенка.