— Я отдавлю тебе все ноги, — его шепот на ухо заставляет вздрогнуть, сделав ещё один шаг вперед. Поворот, шаг, его ухмылка. — Тринкет, лучше остановись. Это бесполезно, — он вздыхает, сжимая руку на талии.

— У тебя хорошо получается, — делаю шаг вперед, медленно выходя на поворот. — И мне кажется, ты врал, — смотрю в его глаза, выпрямив спину. — Ты умеешь танцевать.

— Тебе кажется, Тринкет. Я никогда не танцую, — когда он останавливается, я врезаюсь в его широкую грудь, так и замерев в его объятьях.

— Врешь, — шепчу, глубоко вздыхая. Почему-то становится страшно.

— Вру, — не вижу, но чувствую, как он улыбается.

========== 9. Они ничего не говорят. ==========

Don’t kid yourself

And don’t fool yourself

This love’s too good to last

And I’m too old to dream

Слишком нервничаешь, наблюдая за яркими языками пламени в камине, почти нежно лижущими сухие поленца. Нервничаешь, изредка озираясь по сторонам, будто в твоем доме есть кто-то посторонний, чужой, пристально наблюдающий за тобой из темного угла гостиной.

Копаешься в себе, анализируя два или три последних года своей жизни. Постоянно приходишь к тому, что почти ничего не добился, разве что стал победителем Второй Квартальной Бойни и одним из главных лиц давно уже прошедшей Революции. Ах да, ещё же есть любовь, которую ты вновь обрел, стоило всему дерьму закончиться. Ты всегда думал, что стал слишком старым и непривлекательным, чтобы кому-то понравиться, но ты ошибался. Она, например, тебя полюбила. Ещё давно, после твоей триумфальной победы над глупыми трибутами, жаждущими крови и победы.

Ты до сих пор не веришь, что нужен кому-то, что кто-то любит тебя. Слово какое-то странное, необычное, правда? До сих пор не можешь к нему привыкнуть.

Порой ты думаешь, что это все сон. Что однажды ты проснешься, а её не окажется рядом. Ты не услышишь тихого сопения на ухо, такого милого и смешного, от которого ты постоянно улыбаешься. Порой тебе кажется, что ты просто обманываешь себя, дурачишь, водишь за нос. Но это не так.

Don’t grow up too fast

And don’t embrace the past

Бывают дни, когда ты хочешь вернуться в детство. Когда тайком уходил в лес, добывая что-нибудь на ужин. Когда зимой играл с младшим братом в снежки, веселясь и смеясь, будто бы и не было Игр, на которые ты мог попасть в любой год, не было тессеров, из-за которых ты каждый год ещё больше рисковал попасть на Арену, но которые не давали твоей семье умереть с голоду. Будто бы и не было проблем вообще, а счастье, такое нереальное и слишком сильное, переполняло тебя, разве что не выплескиваясь наружу, заполняя собой всех и вся.

Иногда бывают дни, когда всё с точностью наоборот. Ты усиленно гонишь от себя воспоминания о своем детстве, переключаясь на какую-нибудь ерунду. Например, погоду. В такие дни она обычно плохая, с дождем и грозами, идущими почти целый день. Гонишь эти воспоминания, выстраивая щит, который постоянно ломается, новым потоком пропуская их в твое измученное сознание. Они обволакивают тебя своими холодными щупальцами, прокручивая в памяти самые неприятные моменты, покрытые легкой, почти незаметной, дымкой. В такие дни ты видишь именно плохое, заставляющее ненавидеть всех и вся на этом свете, винить их, проклинать. Тут ты, пожалуй, не прав. В своих прошлых бедах виноват ты. Никто больше.

This life’s too good to last

And I’m too young to care

Откидываешься в кресле, устало прикрывая глаза. Вопрос, над которым ты сейчас размышляешь, слишком часто проносился, да и проносится в последнее время, у тебя в голове, требуя очередного самокопания и анализа. Почему ты не умер? Ты бы мог, у тебя было много шансов, но кто-то, видимо, решил, что ты нужнее здесь. В подлунное царство тебе ещё рано, даже и не мечтай об этом.

Твоя жизнь могла бы быть хорошей, если бы не Игры. Они-то и стали коренным переломом в твоей собственной истории. Но даже с ними, с этими проклятыми Играми, твоя жизнь была лучше, чем у многих жителей Двенадцатого. Да, твоя семья погибла по твоей вине, как ты часто любил себе напоминать об этом, но время идет, а всё плохое забывается. Постепенно ты начинаешь забывать свою Бойню, время, когда был ментором. Только воспоминания о Революции, прошедшей семь лет назад, ещё свежие, очень яркие, будто и нереальные вовсе.

Сейчас у тебя у самого семья: пятилетняя дочурка, так похожая на свою маму, почти копия, прекрасная жена, которая носит под сердцем твоего второго ребенка. И ты, вроде бы, счастлив, но что-то тебя тревожит, не дает спокойно спать по ночам. Вытаскивает из объятий Морфея, заставляя каждую ночь разжигать огонь в камине и заниматься самокопанием, от которого тебе уже тошно становится. Но ты продолжаешь это делать, даже и не думая останавливаться.

Don’t kid yourself

And don’t fool yourself