Такое знакомое чувство… Будто ты смотришь фильм, снятый по твоей любимой книге и вроде все хорошо, декорации отменные, музыка офигенная, режиссер один из самых лучших и тут… нет, не плохой… Не тот главный герой.

Так и тянет схватить ведро с попкорном и кинуть его в экран.

Но экрана нет, попкорна тоже (вот это, кстати, очень жалко, потому как кушать хочется), с мольбой глядеть на небо в надежде, что вместо этого парня появится другой – бессмысленно. Так что остается лишь…

– Пожмите друг другу руки. – Но это не голос Эффи, а голос мэра. Я настолько обалдела, что отключилась от действительности? Теперь вы понимаете насколько меня это потрясло? Боже… Я уже с кем-то разговариваю… Не с тараканами ли, явно кишмя кишащими в моей голове? Может, я всё-таки сошла с ума? Это бы многое объяснило.

А ладонь у Пита приятная, теплая, но немного потная. Он смотрит мне в глаза, (кстати, а глаза у него красивые выразительные, пожалуй, если растормошить челочку, он будет очень даже ничего), немного хмурится, но слегка пожимает мою руку.

Мы отворачиваемся к толпе. Звучит гимн Капитолия.

Очень торжественный величественный, но пока, из всех услышанных мною гимнов, а я очень люблю смотреть Олимпийские игры, так что переслушала их не мало, гимн Российской Федерации – лучший.

Я вот сейчас заметила, что люблю всякие игры – Голодные игры, Олимпийские игры, Армейские игры, компьютерные игры, Жестокие игры… Может, это все произошло только потому что я люблю их?..

Так и запишем – я страдаю за любовь! Да.

Как только заканчивается гимн, нас окружает группа миротворцев, под неустанным контролем которой мы идем к дому Правосудия.

Меня отводят в комнату и оставляют в одиночестве.

Комната роскошная, очень роскошная, я бы даже сказала, слишком роскошная. Бархат, которым обиты все кресла, диван, пол, даже стены, очень приятный на ощупь, но очень тяжелый на глаз, нельзя же так перебарщивать. Помню, мы недавно с классом ходили на экскурсию во дворец Меншикова, там одна комната полностью изложена гжелевской плиткой. Она безусловно очень дорогая, как ни крути – ручная работа, изящная, красивая, но не в таком же количестве! Это все равно что съесть килограмм икры за раз.

В одиночестве меня надолго не оставили. Вскоре пришли сестра и мама. Не мои сестра и мама. Но когда Прим запрыгивает ко мне на руки, даже не смотря на боль, мне очень не хочется её отпускать, но надо… Надо дать им советы, инструкции, однако… Я не могу. Я ведь ничего не знаю. Что-то путано начинаю мелить про то, что не надо брать тессеры, не надо бросать школу, добавляю про сыр, молоко, помощь Гейла. Моя бессвязная речь обрывается очень быстро.

Одни слова я помнила очень хорошо, но никак не могла найти у себя в душе морального права их произнести.

Я беру женщину за руку и пытаюсь сказать как можно тверже.

– Слушай. Послушай меня, пожалуйста. – она кивает, готовая внимать моим словам.

Блин. Никогда не думала, что буду поучать старшего, тем более маму.

– Ты не должна… уходить снова.

Она покаянно опускает взгляд.

– Я знаю. Я не уйду. В тот раз я не справилась.

– Теперь ты обязана справиться. Ты не можешь оставить Прим совсем одну. Я уже не помогу.

– Я была больна, – она крепче сжимает мою руку. – Я бы смогла себе помочь, если бы у меня были лекарства.

– Пожалуйста, сделай так, чтобы они у тебя были. И позаботься о Прим.

Я поглаживаю девочку по голове.

– За меня не волнуйся, Китнисс. – она берет моё лицо в свои маленькие ручки. – Попробуй победить. Ты быстрая и смелая. У тебя может получиться.

Нет, у меня точно не получится. У Китнисс получилось бы, но она не я, нет, я не она. Неважно. По любому мне ничего не светит.

– Может быть, – все-таки выдавливаю из себя.

– Я хочу, чтобы ты вернулась. Ты ведь постараешься вернуться? Постарайся пожалуйста, очень-очень! – умоляет она.

– Конечно, я постараюсь. – Но не более.

Миротворец появляется вовремя, потому как ещё чуть-чуть и я расплачусь. Только успеваю выдохнуть: «я уже люблю вас» и они скрываются за дверью, в проеме которой через секунду появляется мужчина. Большой красный, немного неуверенный и только издалека похожий на Пита.

Он проходит, садится на бархатное уродство, из-за чего мне тоже приходится сесть, и нервно теребит в руках что-то вроде шапочки. Долго он молчать будет? А здесь так душно. Пока я оглядываю комнату в поисках чего-нибудь похожего на веер, а лучше на биту или лом, чтобы выбить эти окна к ёжику, пекарь опомнился, достал из кармана куртки белый бумажный кулек и вручил его мне.

– Спасибо, – киваю я.

…

Вот, не люблю я эти напряженные паузы.

Не зная, что ещё делать, я разворачиваю кулек и начинаю грызть достаточно вкусное печенье.

– Какое небо голубое… – протягиваю. Пекарь дергается.

– Что?

– Печенье вкусное, говорю.

– Да, – он кивает и снова замолкает, и молчит до прихода миротворца. Тогда он встает и роняет.

– Я присмотрю за малышкой. Голодать не будет не сомневайся.

Где Китнисс могла разглядеть фальшь? Лично я видела, что он говорит абсолютно искренне, да и не похож он на человека, способного заговорить зубы.