— Наш великий герой — доблестный Бард-лучник — должен сам явиться к Одинокой горе! Каждый король будет рад наградить воина, убившего страшного дракона и избавившего мир от злобного чудовища!

— Бард! Бард! Хотим Барда! — скандировала толпа.

***

Бард с мокрой тряпкой на голове, тяжело дыша, влетел в горящее здание. Верх ратуши вместе с архивом был полностью снесен страшным ударом хвоста дракона, когда тот в агонии рухнул на город. Пусто, никого нет… Он без толку носился по горящим, заваленным тлеющим деревом комнатам и коридорам, затянутым едким черным дымом. Бард едва увидел Ингрид на первом этаже, почти у самого выхода — она лежала на полу, сжимая в руках альбом. Раскидал голыми руками доски и балки… Гондорец, не отставая, помогал ему. На Ингрид крови почти не было, только чуть на голове, но пульс едва прощупывался, и она еле дышала, никак не приходя в сознание. Бард бегом отнес ее к лекарям, но те, осмотрев и наложив повязку на голове, только развели руками — обещать они ничего не могли.

Он провел с ней два дня в людском лазарете и три — в эльфийском, едва заметив появление эльфов — прознав о гибели дракона и разрушении Эсгарота, они удивительно быстро пришли из Лихолесья. И помогали, чем могли — лечили раненых, хоронили убитых. Но Барду и они ничего и не ответили…

Он неотрывно смотрел на Ингрид, неподвижно лежащую в долгом беспамятстве. И молчал. Что он мог сказать?

Прости, что именно меня ты встретила у ратуши той ночью? Прости, что твое сердце и душа привели тебя за альбомом моего отца, под балки, рухнувшие от удара дракона? Прости за боль, что я причинил тебе? Прости, что так беззаветно любишь…

Он в первый раз в жизни рыдал — тяжело, без слез, прижимаясь к ее холодной руке…

Ему было все равно, что о его слабости думают окружающие. Иногда он задремывал, но тут же просыпался — ему всегда немного хватало для отдыха. Да и боялся он отпустить от себя Ингрид — боялся не сохранить едва теплящуюся в ней искорку жизни. Пару раз за день Барду приходилось выходить из палатки — ему силком совали что-то съесть или выпить, без этого не пуская обратно. Соглашался, быстро съедал, не ощущая вкуса. Он так и не смог выдавить ни слова, но, держа Ингрид за руку, много чего передумал. О том, что сделал и не сделал. У них мог быть год — целый год! — а не жалкие две недели… Всматривался в ее лицо, надеясь, что темно-рыжие ресницы вот-вот вздрогнут, и Ингрид придет в себя. Ее хрупкая красота, истончаясь, становилась невыносимой. Ингрид, казалось, все дальше уходила от него. И от мира живых.

Улучшений не было. На пятый день он поймал суровую эльфийку, умудрявшуюся руководить больницей и кухней одновременно.

— Когда она очнется?

Сорвель всегда ратовала за то, чтобы говорить правду, какой бы тяжелой она ни была. Но тут, посмотрев на мужчину, засомневалась.

— Я не знаю. Не могу сказать. Может, завтра. Может, через неделю…

Бард опустил голову. «А может, никогда…» — прозвучало достаточно явственно.

За что ей все это? Неужели из-за того, что он сам совершил когда-то? Он должен был погибнуть, не она. Он ненавидел весь мир. Этот город, так и не отпустивший их. Ненавидел себя, ненавидел бы даже Ингрид — за ту муку, что пронзала его при каждом вздохе — если бы хоть на мгновение мог забыть, как сильно он ее любит. Но более всего он сейчас ненавидел гномов.

— У вас ожоги на лбу и руки… Вы разрешите?..

Бард отшатнулся от эльфийки.

Бургомистр караулил у входа в шатер, все еще надеясь, что Бард оторвется таки от Ингрид и поедет к Одинокой Горе. Несколько раз бывший бургомистр заговаривал со своим бывшим первым помощником, но под его взглядом слова не шли.

Сейчас бургомистр подошел опять. Ему пришлось протолкаться сквозь толпу зевак — те время от времени собирались, чего-то ждали, выкрикивали имя Барда-лучника, теперь получившего прозвище — Бард-убийца дракона.

— Я позабочусь о вашей жене лично. Все еще может обернуться к лучшему. Идите, вы ей ничем не поможете, — твердо сказала эльфийка. «Займись чем-нибудь, для тебя точно больше пользы будет», — подумала она про себя.

Ингрид слышала все, что Бард мысленно говорил ей. Ей было грустно и больно за него, но она не могла ответить, просто не могла… У нее было важное дело, она знала, что ей никак нельзя отвлекаться от него — ни на минуту, ни на секунду! Она пыталась дать Барду знак, открыть глаза, но нечто в ней противилось пробуждению, удерживало ее в неподвижности и в долгом, целительном забытье.

Эльфийка чувствовала это, но ничего не стала говорить мужчине. Неизвестно, чем все закончится, а знать такое при неблагоприятном исходе куда хуже, чем не знать вовсе.

Бард бережно поцеловал Ингрид, покосился на альбом, снова подавляя в себе желание разорвать и растоптать его, и вышел из шатра, забрав все верительные грамоты.

Горожане, завидев Барда, повскакивали с мест.

Им нужна его помощь? Они получат ее! Горожане как всегда правы. Видно, быть убийцей — все, что ему осталось.

— Жители Эсгарота! Кто пойдет со мной в гости к гномам?!

Восторженный рев толпы был ему ответом.

***

Король лесных эльфов ехал на большерогом олене, возвышаясь над Бардом, оседлавшем горячего коня из конюшен Чернолесья. Эльф всю дорогу что-то объяснял, приводил доводы, ссылался на благо людей. Мужчина устало слушал, щуря глаза. Занудные указания о дальнейших действиях и настойчивые уверения, что во всем виноват король гномов, давали возможность просуществовать еще один день, удерживали от желания разорвать кого-нибудь на части или убиться самому.