Умнику Риддаку достанется дом, но некоторые мелочи было бы неплохо забрать. Бард совсем не подумал об этом. В маленькой лодочке, сам на веслах, он метнулся в Золотые пески. И там, перебирая вещи, наткнулся на рисунок Альберта, который тот оставил для брата или позабыл забрать.

Бард долго сидел в оцепенении, не в силах сделать хоть что-либо, бережно касаясь пальцами акварели. Упрямые глаза с золотистыми искорками смеялись, как живые, светлые кудри спускались ниже плеч. На заднем плане виднелись чудные контуры зданий, спланированные Альбертом вместе с отцом, удивительным образом отражая черты юного лица, совсем не похожего на Барда. Лишь глазами, быть может. Но от рисунка словно повеяло замогильным холодом…

С Альби что-то случилось. Не мелкие неприятности — Бард чувствовал это, и сердце сжимало все сильнее. «Он не вернется», — звучало в сознании. Произошло нечто ужасное, нечто, чего уже не исправить, хоть уничтожь полмира от ярости и боли.

А ведь отец просил присмотреть за младшим: Альби был его любимчиком, но Бард тоже гордился и восхищался братом, не думая обижаться. Даже умирая, отец говорил только о младшем сыне, и не вспомнив про Кольцевой город. Бард и с этим не справился! Он всегда разочаровывал отца. На успехи сына в стрельбе тот смотрел с презрительным снисхождением, как на пустячные забавы юности. Но юность Барда прошла, а увлечение стрельбой — нет. Если речь заходила об охоте, в которой старший сын тоже был мастер, отец говорил о ней лишь как о примитивном навыке разрушения и смерти.

От рассказов о работе в ратуше отец тоже только морщился. Если же первенцу улыбался успех — хвалил сдержанно да не без подковырки: стреляешь, мол, хорошо, а вернуть жизнь сумеешь? Деньги приносишь — хорошо, а на посылках бегаешь — ну ты просто мастер, да ещё у кого! у бургомистра! как будто не знаешь, что он делает с нашим городом, с нашими соседями. Бард поначалу неохотно огрызался: «даже такая власть лучше никакой, а если брат не поест — опять заболеет», а повзрослев, уходил, когда слушать попреки становилось невмоготу. Хуже них было только отцовское молчание.

Мир вращался вокруг него — черный, пустой и холодный.

Теперь не для чего стало работать и не для кого жить. Барду все вдруг стало безразлично: работа, выматывающая душу, этот город, которого не улучшить, пустой успех у женщин…

Слишком много ошибок уже не исправить, а сегодня… Сегодня все будто навалилось на плечи, потянуло к земле гранитной тяжестью, обещая покой. С него достанет и покоя. После этого дня — ему хватит покоя. Он отдал альбом, и тьма, вечно живущая рядом, которая то отступала, то приближалась к нему временами, приняла его в свои ледяные объятия.

***

Ингрид вернулась. Присев около Барда, взяла в ладони его пальцы, прижала к груди. Он лежал совсем неподвижно, с закрытыми глазами, запрокинув лицо к небу без звезд. Не почувствовал ее присутствия, не ответил на ее прикосновения. Был холоден как камень и едва дышал. Ингрид затормошила его изо всех сил: позвала, попыталась поднять, потрясла за плечи, подергала спутанные волосы, пару раз ударила по бледным щекам… Ничего — ни слова, ни звука в ответ.

«Да что же такое с ним творится?» — испугалась она.

Сдернув с себя тонкую накидку, она набросила ее на Барда, опустилась на колени и, откинув со лба растрепавшиеся волосы, продолжила тормошить его.

Но Бард все не приходил в себя. Ингрид никак не могла разрушить стену безмолвия и бесчувственности, которой он отгородился от всего мира. И от нее тоже.

Ей вспомнился давний, известный способ. Она перестала тормошить Барда, отложила альбом, вздохнула… Провела пальцами по колючей щеке, улыбнулась и легла под накидку рядом с ним, задрав повыше его рубашку. Прижалась изо всех сил, обняв его, обхватив руками и ногами. Холод его тела леденил даже сквозь тонкую ткань платья.

Вскоре Бард застонал, закашлялся, медленно и тяжело приходя в сознание. Недоуменно уставился на нее, видимо, не понимая, ни где он, ни что происходит.

«А что я делаю тут: ночью, на ледяном камне, в обнимку с полузнакомым мужчиной?» — пронеслось в сознании, и Ингрид дернулась в испуге.

Тело сработало быстрее мысли: Бард тут же сомкнул руки на ее спине, крепко прижав к себе. У него по-прежнему теснило грудь, но вот так, чувствуя обжигающее тепло, можно было жить и дышать хоть немного.

Ингрид! Живая, горячая Ингрид здесь, на крыше ратуши, рядом с ним… согревает его своим телом?.. Немыслимо, невозможно! От него все только хотят чего-то: службы, денег, страстных объятий… Все, кроме отца и брата. Они любили его просто так — ни за что — не всегда понимая и одобряя. А Ингрид… Бард не знал, что и думать, но обнимал ее, не отпуская. Не понимал с того самого дня, как, разоткровенничавшись, приоткрыл ей душу — и испугался до полусмерти. Испугался, что она увидит в нем страшное, а увидев, отвернется… Потому он и распрощался с ней холодно, почти грубо — пусть девушка сразу поймет: ничего хорошего из себя Бард-помощник бургомистра не представляет. Но Ингрид словно верила совсем в иного Барда.