Он взял из шлюпки топор и принялся рубить высокие, тонкие пальмы. При каждом взмахе глухая боль толкалась не только в рёбра справа, ломившие с самого вечера, но и в сердце, и в горло, и, кажется, в самую душу. Он сжимал зубы и снова и снова ударял острием по крепкому зеленоватому стволу, пока тот наконец не падал на песок с громким треском, и тогда наставал черёд следующего, и казалось ему — не было вовсе этих десяти лет, и он всё ещё выполняет свой скорбный долг, всё готовит великую тризну.

За окружающими Остров горами шторм неистовствовал уже в полную силу, и шум ветра в кронах деревьев сливался с грохотом волн о скалы и громовыми раскатами, и частые вспышки молний освещали погрязший во тьме пейзаж. Не скройся вовремя «Мария» в этом убежище, ей было бы несдобровать.

К полудню шалаши под защитой гор были построены, а в вырытом в песке углублении жарко пылал костёр, и языки пламени лизали каменные стенки очага. Над ним на вертеле скворчали, роняя прозрачный жир, остатки свиной туши, а вокруг хлопали на ветру развешенные для просушки рубахи и штаны. Пираты, голые, весёлые, голодные, рассевшись на длинных лавках, вцеплялись зубами в сочное мясо, обгладывали мягкие кости. Повсюду на песке валялись тонкие желтоватые скорлупки выпитых черепашьих яиц. Хелмегерд сидел рядом с Питом, вытянувшим к огню больную ногу, и всё оборачивался на высокие мачты своего корабля, видневшиеся из-за скалистых хребтов — не налетит ли шальной вихрь, не вздыбятся ли вдруг свирепые волны. Кусок не лез в горло, и большой жирный шмат мяса в опущенной руке остыл на ветру, подёрнулся плёнкой. В конце концов, воспользовавшись тем, что матросы отвлеклись на вышедшего из леса с мешком фруктов юнгу, он сунул ломоть свинины старпому, встал, перешагнул через лавку и размашисто пошёл к югу, в ту сторону, откуда доносился мелодичный перезвон ручья.

Вскоре гигантские валуны, часто раскиданные по песку, окончательно отрезали его от шумного пиршества. Перед ручьём, широким потоком бежавшим в море, он опустился на колени и напился ледяной, ломившей зубы воды, а затем перешёл его вброд и у вырастающей из песка отвесной скалы свернул вправо, к незаметному проходу на южное побережье. Пробравшись в узкую расщелину среди гор, он вышел к морю, на маленький каменистый берег, спрятанный от открытого океана воздымающимися из глубины на расстоянии полукабельтова скалами.

Волны неистовствовали. Они с рёвом бились об утёсы, в вековой ярости пытаясь поглотить, сокрушить их, и, бессильные перед каменной мощью, уступали в этой вечной неравной битве. Хелмегерд, ступая босиком по острым уступам, подошёл ближе, к невысокому обрыву, и свирепый ветер толкнул его назад, вздул парусом свободную рубашку, завыл в ушах, заставил прищуриться. Волны кипели и клокотали в двух футах под ним, волны отчаянным рывком заливали каменное плато, укутывали пеной его ноги, чтобы, шипя от досады, вернуться обратно в море, волны швыряли клочья пены ему в лицо. Он стоял там, где в великой битве сходились три стихии — вода, ветер и камень, — стремясь одолеть друг друга, разрушить, уничтожить, и вдыхал полной грудью, впитывал эту первобытную силу. И бремя, день и ночь душившее его, будто с каждым вдохом становилось немного легче.

***

Лютый, безжалостный холод сковывал всё его существо, несмотря на заливающее баркентину безоблачное солнце. Казалось, с него заживо содрали кожу, и каждое прикосновение мокрой одежды к телу раздирало свирепой болью, и рукояти штурвала в руках будто превратились в острия кинжалов, и ладонь Пита на плече жгла, как горящая головня. Когда после пятого ведра морской воды он пришёл в чувство, старпом пытался отправить его в каюту, но он, стиснув зубы и превозмогая дрожь во всех членах, встал к рулю. Провести «Акулу» меж подводных скал к острову мог только он, и это надо было сделать во что бы то ни стало.

В глаза вместе с солнечными лучами впивались ржавые парусные игры, сквозь шум и гул в ушах с трудом пробивались предупреждающие крики вперёдсмотрящих, в горле застрял твёрдый колючий ком, мешающий дышать и говорить. Каждый приказ Хелмегерда эхом повторял Пит, громко, чтоб услышали матросы, и всякий раз от крика старпома в голове будто взрывалась бомба, и пронизывающая боль вышибала воздух из груди. И всё же он вёл корабль вперёд, удерживая в теле больной разум железным напряжением воли, слушал вперёдсмотрящих, вращал штурвал, отдавал команды вахтенным.

Остров встретил обжигающим песком и неумолчным гомоном птиц в древесных зарослях. Земля раскачивалась под привычными к колышущейся палубе ногами ещё сильнее обычного, мутило, как от морской болезни, но он не давал себе упасть. Нужно было совершить то, ради чего «Акула» сделала крюк и зашла на остров — погрести Марию. Не мог он в парусиновом саване отправить её на дно, в холод и тьму, на съедение слепым рыбам. Не мог и зарыть в сырой песок на потребу голодным червям. Когда-нибудь бог воскресит её и отправит в ад, которого она так боялась, на вечные муки; а вернее всего — нет никакого бога, раз такое происходит на свете, нет ни ада, ни рая, и никого он не воскресит, отслужи по усопшему панихиду хоть сам папа римский. Индейцы рассказывали о том, как отправляют покойников в последний путь в их племенах — сжигают на большом костре, чтобы душа легко рассталась с умершим телом, вылетела стремительной птицей, понеслась ввысь от земных горестей и забот… Такой судьбы заслуживала Мария, и он, не сумевший уберечь её, не облегчивший последнюю муку, хоть теперь должен был сделать всё, как надо.

Летели щепки осколками снарядов и капал пот на горячий песок, когда он рубил сухие, мёртвые стволы, и разрывали голову изнутри исполненные ужаса крики птиц и мелких лесных зверей, и серая пелена застилала глаза. Он старался рубить на выдохе, как положено, но дыхание сбивалось, частило, с хрипом и стоном вылетало из груди, и ноги слабели, и топор норовил выскользнуть из рук, и он стискивал зубы и вновь и вновь ударял заточенным лезвием по крепкой, плотной древесине. Скрежет и треск ломающегося ствола слышался ему сладкозвучной музыкой, и он шёл к следующему дереву, не дожидаясь, пока с грохотом ударится о землю предыдущее, и много раз готов был рухнуть вслед за ним, но заставлял себя делать очередной шаг.