Только когда лесистый берег Суринама растаял на горизонте, она открыла Хелмегерду то, о чём умолчала в городе: отдельная награда во всех портах страны объявлена за его голову. Новый губернатор решил доказать свою преданность британской короне, подарив пеньковые галстуки известным в колониях пиратам, в числе которых значился и капитан Хелл, прославившийся за восемь месяцев своей жестокой удалью. На него эта новость не произвела большого впечатления — в конце концов, по нему уже четверть века плакала верёвка, что не мешало его кораблю приставать в самых разных портах, лататься, продавать награбленное и закупать припасы для нового похода.

Шёл третий день плавания, когда Мария, шедшая к вантам с подзорной трубой под мышкой, вдруг как-то странно пошатнулась и опёрлась рукой о грот-мачту. В следующий миг она уже как ни в чём не бывало продолжила движение, но Хелмегерд, красивший фальшборт на юте вместе с матросами, сбежал по трапу и остановил её. Вблизи он заметил, что её глаза чересчур ярко блестят, а на загорелых щеках вспыхивают красные пятна. Приложив запястье к её лбу, он сказал:

— Ты вся горишь.

— Наверное, простуду подхватила на ветру, — пожала плечами она, и голос её звучал хрипло. — Ничего страшного, пройдёт.

— Ложись в постель, — покачал он головой, забирая у неё трубу. — Я сейчас принесу рома.

Мария попыталась воспротивиться, уверяя, что прекрасно себя чувствует, но он напомнил, кто на этом судне капитан, и она, вздыхая, спустилась в каюту. Хелмегерд отправил мальчишку Синчи на марс с подзорной трубой, налил четверть пинты лучшего рома из трюма и последовал за ней.

Она лежала, свернувшись калачиком, поверх одеяла, полностью одетая, но под его взглядом быстро сняла штаны и накрылась. Хелмегерд сел на край узкой койки и протянул ей кружку, и она послушно принялась пить маленькими глотками.

— А потом поспи, — велел он, гладя жёсткой рукой её по голове, — и завтра будешь в порядке.

Лихорадка была частой напастью в плавании, и ромом, покоем и сном (а зачастую — только ромом) моряки успешно лечили её уже много веков. Хелмегерд был уверен, что вскоре Марии станет легче, и потому вернулся на палубу, где вовсю шла покраска бортов, которую не успели сделать в Тотнессе. Зловонной смесью из древесного угля, сажи, сала, серы и смолы пираты тщательно покрывали доски, защищая их от губительного воздействия влаги и вредителей. На этой работе были заняты все, кто не нёс вахту, стоя на руле или управляя парусами, и Хелмегерд поднял с палубы свою «кисть», связанную из обрывков пеньковых тросов, и приступил к покраске плечом к плечу с матросами.

В каюту он заглянул четыре склянки спустя, когда все борта уже были пропитаны защитным составом, уверенный, что Мария спит. Но её глаза были открыты, и смотрела она в низкий потолок, и не обернулась на звук открывшейся двери.

Хелмегерд отбросил в сторону старый кусок парусины, которым вытирал руки, подошёл к ней, сел рядом, и на него так и пыхнуло жаром от её тела. Всё ещё не понимая, он позвал её по имени, и она с трудом повернула голову в его сторону, но глаза её на багровом лице остались пусты и бессмысленны, и только растрескавшиеся губы быстро зашевелились, и он услышал сиплый шёпот:

— Чёрная… Чёрная овечка…

Страшный, могильный холод разлился у него в груди, сковывая сердце тяжёлыми цепями, не давая дышать, сминая ледяным комом живот. В следующее мгновение он вылетел на палубу с пронзительным, надрывным криком:

— К берегу! К берегу, вашу мать, сейчас же! Поднять все паруса!

На ходу доставая карту, он взбежал на квартердек, оттолкнул опешившего рулевого, впился взглядом в сплетение линий, букв и цифр, мельком глянул на компас.

— Вправо увались! — заорал он и, не глядя, подчиняются ли ему матросы, закрутил штурвал. — Реи брасопь, гик переноси, тяни, быстрей, быстрей!

«Акула» почти легла на штирборт, зачерпнула воды, но всполошённые матросы уже подбежали на помощь товарищам, тянущим шкоты и фалы, и баркентина, выравниваясь, качнулась влево. Тут на квартердек взобрался Пит, злой, как чёрт, но заткнулся, не успев заорать, как только встретился взглядом с Хелмегердом.

— Поставь на руль матроса, — выплюнул тот, убедившись, что корабль взял верный курс, — подними все паруса. Идём в Парамарибо. У Марии лихорадка.

В Парамарибо! — билось в голове, пока он цедил новую порцию рома из бочки. Там будет врач, там можно найти хину и пиявок, там её обязательно спасут. На галфвинде быстрая «Акула» дойдёт туда за полсуток.

Когда он вбежал в каюту, Мария уже казалась спящей, но, едва он дотронулся до неё, открыла мутные глаза и попыталась улыбнуться. Она была горяча, как камбузная печь, её трясло в жестокой лихорадке так, что стучали зубы. Но она узнала его и больше не бредила, и Хелмегерд укрепился в своей уверенности: всё обойдётся, нужно лишь добраться до Парамарибо. А от губернаторских вояк он там как-нибудь да уйдёт.

Он попытался напоить её ромом, но её вырвало после первого глотка. Тогда он принёс грога, но и грог она пить не могла. Её глаза закатились, и она снова начала бормотать что-то про чёрную овечку… и тут вместо привычного гула ветра в парусах наверху настала тишина.