Звонила Марина.

— Ну, муженек дражайший, долго еще будем в детские игры играть? — вместо приветствия услышал я в трубке.

Ее голос звучал напряженно, но не зло, не сердито, — это была грозовая с виду туча, но почему-то было ясно, что ливнем и молниями она разражаться не собирается.

— Какие игры? — вполне искренне поинтересовался я, испытывая огромное облегчение от того, что Марина позвонила первой.

— Ну, в прятки, — пояснила супруга. — И в молчанки.

— А, это ты про те игры, в которые ты сама позавчера вечером предложила поиграть? — изобразил радостное понимание я.

— Я-а-а?

Маринино изумление прозвучало настолько естественно, что я прямо увидел ее округлившиеся глаза и указательный палец, направленный себе в грудь.

— А кто? — подыграл ей я. — Я, что ли? Это ты начала разыгрывать обидки, после чего мне оставалось только ответить прятками. А насчет молчанки — тебя, видимо, это устраивало, иначе ты давно позвонила бы.

— Я надеялась, что ты позвонишь первым, — язвительно ответила Марина.

— Не был уверен, что ты ждешь моего звонка, — ответил шпилькой я. — После того, как ты проявила полнейшее безразличие к тому, куда я уехал и доехал ли до места назначения.

— Я была очень расстроена, — помолчав, отозвалась жена. — И огорчена. Я надеялась, что ты меня хоть чуточку любишь, а ты продемонстрировал полное пренебрежение мной!

В ее голосе предсказуемо послышались близкие слезы.

— Не трагедизируй, — поморщился я. — У меня просто не сработал подъемный механизм. Не забыла, сколько твоему мужу лет? Импотенция — обычное дело у современных мужчин после сорока пяти.

Перед глазами промелькнула череда турецких кадров с Ивой в преразнообразнейших позах, и я покраснел.

— Особенно часто признаки импотенции проявляются у мужчин после сорока пяти после поездки на юга! — с интонациями дрели вставила мне Марина. — Ну вот что, по-твоему, я должна была подумать?

— Что-нибудь другое, — пожал плечами я. — Если человек сам хочет верить в плохое, его никто не разубедит. Типичный случай самовнушения.

На том конце озадаченно замолчали, явно не зная, что возразить.

— У тебя завтра день рождения, — примирительным тоном сказал я.

— Еще помнишь? — фыркнула Марина. — Собственно, я по этому поводу и звоню. Может быть, хоть в честь дня рождения жены ты соизволишь вернуться домой?

— С удовольствием! — улыбнулся я, радуясь тому, что ни чуточки не кривлю душой. — Выезжаю.

— Сыну с дороги не позвонишь? — перехватила мое желание отключиться Марина. — Помнишь, я говорила, что он едет в Крым, в Казантип? У него через четверть часа поезд, наверное, он сейчас уже на вокзале. Напутствовал бы, чтоб он без глупостей там.

— Позвонил бы, если бы был хоть малейший шанс, что отцовское напутствие принесет какую-то пользу, — фыркнул я. — Ты ведь уже все ему сказала, верно?

— Да, конечно, — вздохнув, подтвердила мои предположения Марина. — И он обещал быть хорошим мальчиком.

— Ну, вот видишь? — усмехнулся я. — Зачем еще раз понапрасну воздух сотрясать?

— Ладно, — согласилась Марина. — Жду тебя.

Вечерние дороги были почти пустыми, но тем не менее, когда я, заскочив по пути на круглосуточный цветочный развал у метро «Волгоградский проспект», позвонил в дверь, была уже одна минута первого. Появившаяся на пороге Марина была одета в длинный желтый плюшевый халат и тапочки с помпонами, на носу у нее смешно сидели очки, которые она надевала крайне редко, вынимая из глаз контактные линзы только перед сном. Она походила сейчас на большую мягкую игрушку, всем своим таким домашним видом показывая, что никаких претензий на мужнино внимание к ней, как к особе противоположного пола, у нее нет и быть не может. И вместе с приливом горячей, как молоко с маслом в детстве, нежности к этому такому своему, такому родному существу я испытал острый укол стыда.

— Это тебе! — пряча глаза, сказал я, протягивая ей розовый букет.

— Ой, какая красотища! — завосхищалась Марина. — Надо же, ночью… Какой романтик! Спаси-и-ибо! Но ведь заранее поздравлять нехорошо…

— Уже можно, — сказал я, показывая ей циферблат своей Омеги, показывающей две минуты первого. — С днем рождения!

Повинуясь неожиданному порыву, я присел, подхватил жену под заднюю мягкость, поднял, — хрустнули коленные суставы. Взмыв вместе с букетом чуть не к потолку, Марина ойкнула от страха, уцепилась свободной рукой за мою шею. Я поднял вверх взгляд — из-за линз очков ее глаза смотрели на меня с восхищением и покорностью. Этот взгляд был, как в пионерском детстве доверие старших товарищей: не оправдать было совершенно невозможно. Противно скрипя коленями, я двинулся в спальню. Кровать жалобно застонала под тяжестью гукнувшихся на нее тел и букета. Желтый подол распахнулся — под ним на Марине ничего не было. Я успел подумать, что, похоже, сегодняшнее жонино смиренное равнодушие к предмету нашей последней размолвки было несколько деланным, но на мой наступательный порыв это уже никак не могло повлиять. Я потянул за толстый конец халатного пояса, но только затянул узел. Развязывать было некогда, и я просунул руку под пояс, нашел пальцами Маринину грудь, с наслаждением сильно сжал.

— Синяки… останутся…, - задышала она, ища губами мой рот. — У меня завтра… продажа… блузка открытая… декольте…

— Пудрой замажешь, — выдохнул ей в рот я, еще сильнее сжимая пальцы.

В ответ Марина громко, протяжно застонала, и я точно знал, что не от боли.

Потом мы, тяжело дыша, лежали и молчали. Постепенно дыхание наше выровнялось, но говорить не хотелось. То есть, я с удовольствием рассказал бы сейчас жене, что на душе у меня легко и безоблачно, и совесть ни малейшим щипком не тревожит меня. Но это подразумевало бы объяснение, по какому поводу такая идиллия царит у меня в душе именно сейчас. Пришлось бы объяснить, что это из-за того, что в присутствии Марины отношения с Ивой каким-то темным облачком всегда маячили в самом углу моего небосклона, малой гирькой все равно давили, едва-едва щемили, еле ощущаемо кололи, а сейчас этого нет. И что с бешеной дочкой ее я повел сегодня себя единственно правильно — даже представить трудно, под каким грузищем изнывала бы сейчас совесть, если бы три часа назад я допустил юную Дарью Эскерову до своего тела. А тогда, в Турции если бы сподобился? Ведь пронесло, что называется, на тоненького, еле-еле, чисто конкретно случайно! И ведь, пьяный козел, хотел ведь тогда, желал тощего тельца дочери Ивы и Аббаса Эскеровых, вожделел, помню! Боже, как хорошо, что хоть этого прегрешения нет на мне! Как легко, как прозрачно! И молчал я сейчас только потому, что рассказать обо всем об этом жене Марине решительно не было никакой возможности. О чем молчала Марина, я не знал. Может, и ни о чем вовсе, а мечтательная улыбка на ее губах была всего лишь микро-спазмом мимических мышц, вызванным эндорфинами, выделившимися в ее организме в результате только что отгремевшего между нами секса. А, может?.. Да нет, вряд ли! Даже не так — просто не может быть!