Она оглядывается и видит ягненка.

— Боже мой! Какая прелесть! — протиснувшись между сиденья­ми, пересаживается назад и берет ягненка на колени. Утомленный до­рогой, тот не сопротивляется, только разок коротко и нежно бле­ет.— Ух ты, мой маленький! Ух ты, мой беленький. Куда это тебя везут?

— Нюх, как у собаки,— замечаю я.

— А я ищейка,— отзывается попутчица.— Со мной можно хо­дить на охоту.

Я оглядываюсь на нее и, задержав взгляд на округлых коленках, киваю. Она не реагирует на осмотр.

— Где вы добыли этого красавчика? — приподнимает ягненка и прижимает к груди.

— Почему бы вам не завести ребенка? — говорю я.

— Ого! — удивленно и немножко обиженно растягивает она.— Вы страшный человек... И все-таки вы не ответили на мой вопрос.

— Ягненка нам подарили пастухи,— говорю я.— Мы ездили в го­ры к пастухам. С нами была женщина. На прощание пастухи сделали ей подарок.

— А вы его отняли? Это на вас похоже.

Я засмеялся.

— Какой хорошенький! И какой теплый! Я никогда не держала ягнят на руках. Если б я поехала с вами в горы, мне тоже подарили бы ягненка?

Пожимаю плечами.

— Жаль, что не я ездила с вами,— вздыхает она.

Я смотрю на нее через зеркальце. Да, с этой, пожалуй, все было бы иначе. Проще...

— Что вы намерены с ним делать? — спрашивает попутчица.

— Я его зарежу и съем,— говорю я.

От неожиданности она осеклась. Потом сказала:

— Боже, какой троглодит! И вам его не жалко?

Я опять пожимаю плечами и, направив зеркальце, разглядываю свою попутчицу. Смазливая мордочка, курносый нос, нежно наметив­шийся второй подбородок. Ей нет и тридцати. Склонность к полноте и молодая свежесть делают ее очень привлекательной.

Мы едем мимо многолюдных пляжей. Останавливаемся у родни­ка. Покупаем инжир у бойких загорелых мальчишек и опять трогаем­ся в путь. Моя попутчица кормит меня инжиром, неумело сдирая с него тонкую кожуру.

Я оглядываюсь, вернее, скашиваю глаза в ее сторону и опять вижу круглые коленки на коленях лежит ягненок, в его шерстке дремлет маленькая ладонь с накрашенными ногтями. Судя по загару, моя по­путчица недавно приехала в наши края.

— Пусть этот человек не отвлекается от дороги,— подделываясь под мой акцент, говорит она.— Иначе мы рискуем не доехать.

— С вами я готов рискнуть.

— Что вы хотите этим сказать? — в ее бойкий говорок вкралась тревога замаскированная показной строгостью. Сколько оттенков в голосе! Моя попутчица насторожилась, она робеет и борется с сомне­ниями я ей нравлюсь она выжидает, что дальше, и собирается с ду­хом и подо всем этим на последней глубине вечная женская готов­ность уступить. Чтобы почувствовать это, не надо заглядывать ей в глаза, не надо даже оборачиваться... Едва заметная перемена интона­ции меняет все. Мы умолкаем, слушая, как между нами в тесноте автомобиля растет удушливое влечение. Чтобы опять заговорить, при­ходится прокашляться.

— Ну так как?

— О чем вы?

— Как будем расплачиваться?—Слова не имеют значения, важ­но, что за ними, на последней темной глубине.

— Бросьте, пожалуйста! Вам это не к лицу...

— Как-то я подвез пьяного и отказался взять у него деньги.

— Ну...

— Видели бы вы, как он пылко целовал меня за это!

— Я вам не завидую.

— С вас я тоже не возьму ни копейки.

— Нет уж, лучше я расплачусь деньгами.

Некоторое время молчим. Я поглядываю по сторонам. Море дале­ко, по обе стороны дороги поросшие чаем зеленые кручи, навстречу катит пестрая вереница машин.

Попутчица опять заводит, но несколько другим тоном:

— Я серьезно, уступите мне этого барашка.

— Как это — уступите?

— Я слышала про замечательный кавказский обычай: дарить го­стю все, что тому понравится. А нет, продайте. Я заплачу. Сколько та­кой стоит?

Я качаю головой.

— В Новом Афоне отдыхают мои подруги, целая компания из на­шей лаборатории. Они седьмой год там отдыхают, и все время у од­них и тех же хозяев. Вот я и подумала: подкачу на машине, посигна­лю и выйду с ягненком на руках. Шик? А в .благодарность, так и быть, поцелую вас слаще того пьяницы...

Так... Так. Именно так. Все правильно.

Останавливаю машину. Попутчица продолжает лопотать что-то. Наклоняюсь через ее коленки и открываю дверцу. Она умолкает, озада­ченно смотрит в окно. Потом оглядывается на меня.

— Что случилось?

— Выходи! — говорю я.

— В чем дело? — настороженность сменяется испугом.

— Забирай сумку и валяй.

— То есть как? Почему?

Киваю на павильон в виде раскоряченного осьминога.

— Доедешь на автобусе.

— Но что все-таки случилось? Так нельзя!