Шрифт:
— Сколько тут?
— По-моему, на два кило потянет.— В куске явно больше.— Значит, восемь рублей, и кушайте на здоровье!
— У меня с собой нету. Если до следующёго дежурства...
— Пожалуйста, дорогой, о чем разговор!
— Подставь-ка таз! — недовольно бурчит у крана Элизбар.— Что-то ты больно раскудахталась.
— Элизбар, в долг беру, если дашь,— говорю я ему.— Послезавтра сочтемся, а? Как раз получка...
Элизбар медленно выпрямляется, касается поясницы, растопырив руки, глядит на отобранный кусок и, морщась от боли и усталости, отрубает:
— Десеть рублей.
— Элизбар! — округляет глаза его жена.— И не стыдно, Элизбар!
— Десять рублей,— повторяет он и кивает в сторону общежития.— Сходи за бумагой!—Жена семенит к общежитию, а он смеется и беззлобно ругается.— Видал, как побежала? На цыпочках, на цыпочках и локотками, во-во-во!.. Я ей покажу. Пятый десяток разменяла и все гарцует... Будь тут одни женщины, ты бы бесплатно жизнь прожил...
На станции звонит колокол.
Со свертком под мышкой иду к дому.
Вон он, высоко на горе, смотрит на меня. За ним дубы синеют. Чуть выше кладбище.
А внизу вдоль дороги река шумит, захлебывается. Берега завалены бетонной арматурой, обломками камней, деревьями с вывернутыми корнями.
Гурам говорит, что природа сама залечивает свои раны: год за годом намоет земли, нанесет семян, и снова зашумит по берегам ольшаник и ивняк. В грозу с мутным потоком скатится с горы желудь в шершавой шапочке, забьется под валун. А через год-другой глядь — дубок! У Гурама складно получается... Я спрашиваю: «Сколько же на такое лечение времени надобно?» — «Лет через сто все будет, как было». Хорошее утешение! Чем столько ждать, взять лопату и насадить деревья!
С дороги к реке сбегает тропка.
Спускаюсь вниз, выхожу на берег. Здесь ущелье и река круто заворачивают. Река жмется к скалистому берегу, шумит. Измельчала за лето. А весной заливает всю пойму, прет на дамбу, построенную для защиты дороги. Среди колючек и камней мальчишки расчистили футбольное поле. К штанге привязан козленок.
Прыгаю с камня на камень. Валуны под ногами, как подсвинки. Между камней щавель и колючки. При каждом шаге кузнечики брызгами.
Ближе к воде зелени меньше, больше песка. Шум реки. И вместе с шумом знакомый с рождения запах. «Купель наша,— говаривала тетя Дарико.— Святая вода Иордан...»
Пес несется ко мне. Подлетает скачками, весело лает и нетерпеливо смотрит на воду; одно ухо торчком, другое смешно загнулось, будто переломленное.
Закатываю штаны и с башмаками в руке вхожу в стремнину. Вода охватывает щиколотки, икры, добирается до колен. Не только чувствую — слышу, как она напирает на меня, бурлит.
Собака подбегает к реке и останавливается, подняв переднюю лапу, поскуливает.
— Давай! —машу башмаками.— Айда! Не трусь!
Тоже входит в воду. Задрав морду, пускается вплавь.
Под водой облаками по гальке проносятся пятна. Голыши покрыты слизью. Нога соскальзывает, стремнина тянет, теряю равновесие. Пестрая птица с криком проносится мимо.
Свободной рукой зачерпываю воду, лью на голову. Пес выбрался на берег. Мокрый, он кажется тощим и длинноногим. Носится по траве. Виляет провисшим хвостом, отряхивается. Лай, брызги.
Под скалой за выступом крутобокая молодка полощет в реке белье. Стоит по колени в воде, подол подоткнут. Выжимает и шмякает влажное на камень.
Лягушки одна за другой плюхаются в воду.
Едва натоптанная тропинка ведет к мельнице.
Старая мельница оседлала пересохшую канаву. Берега канавы заросли ежевикой. Молодые кусты сплошь увили плотину, набились под мельницу, подперли ее. Цепкие побеги вползли даже на стены. Перед мельницей папоротник вымахал выше пояса. А дальше, позади акаций пестро от ромашек и клевера.
К стене, подпертой слегой, прислонен жернов. Он на четверть ушел в землю. Встав на жернов, стаскиваю с крыши лом и кирку. Железо нагрелось на солнце. Захожу на мельницу. За столько лет запах муки выветрился, мельница пахнет лесом. Достаю из нового бункера молоток, ножовку, мешочек с гвоздями. На их место кладу сверток с мясом.
Щели и дырки в черепичной кровле забило землей, затянуло мхом. Солнце светит в дверь.
Новый пол жестковат, старый заметно проседал под ногами.
Ломиком отдираю последние доски старого пола — трухлявые, с запахом грибницы, они рассыпаются. В отверстии под мельницей пересохшее русло. В зарослях шныряет мокрый пес, гоняется за ящерицами, лопает ежевику.
Мореные дубовые балки вбирают в себя гвозди с трудом, но намертво — назад не выдрать. За столько лет балки пропитались водой, просохли в тени. Прямо стальные. Хоть новую мельницу ставь!..