– Ладно, иди. И чтобы я больше не слышала о тебе.

– Хорошо. Спасибо. Больше не услышите!..
– лепетал я, испугавшись перевода на другое отделение, вследствие чего я лишусь письменного стола (невероятно, чтобы и на другом отделении у меня будет столько места для книг) и скорее всего меня на ближайшей выписной комиссии в октябре не выпишут.

Свастика

Из телевизионных новостей мне известно, как немцы отнеслись к русскому оперному певцу из Мариинского театра Евгению Никитину, собиравшемуся выступить на традиционном немецком Вагнеровском фестивале летом 2012 года: дали ему от ворот поворот, то есть отказали в последний момент перед его приездом в Германию, узнав о его татуировке в виде свастики на груди. Что для меня не было удивительным. Я же расскажу свою историю, как я боролся со свастикой в дурдоме. Скажу, что я много повидал и на воле, и в тюрьме, и в дурдомах людей с татуировками на теле в виде свастики, и всегда, когда я видел её бессовестное ношение, мне становилось и грустно, и тревожно, и страшно. Да и что я мог поделать, не заставить же мне этих нехороших людей избавиться от этих наколок, и не приказать же мне им было спрятать свастику под одежду! Но вот в середине лета ещё до известия об отказе немцев в выступлении на Вагнеровском фестивале русскому оперному певцу из-за его наколки-свастики на груди произошёл в дурдоме такой случай.

На полоске лейкопластыря, на котором писалась фамилия владельца музыкального mp3-плеера, в обиходе называемом флешкой, у одного дурака я рядом с фамилией во время вечерней прогулки заметил свастику, нарисованную шариковой ручкой. И я подумал, что в больничных стенах я смогу добиться от хозяина флешки снятия или закрашивания свастики. Сам добьюсь или с помощью медицинского персонала, который, - я так думал, - будет на моей стороне и прикажет снять символ немецко-фашистских захватчиков, символ сил зла в Великую Отечественную войну, унёсшей более 26 миллионов жизней только в нашей стране, в СССР. Во время прогулки указанная флешка со свастикой была прикреплена прищепкой-клипсой к лацкану пижамы не её владельца, а его приятеля. Я продумывал варианты своих действий. Я мог воспользоваться эффектом неожиданности и без предупреждения просто подойти и быстрым движением снять-отщепить флешку от лацкана или только лейкопластырь, пока носитель флешки соображает, что происходит. Я мог проделать это не обязательно молча, а мог сопроводить свои манипуляции назидательными словами. Но я этот вариант отверг, учитывая, где я нахожусь, то есть в дурдоме, боясь вызвать неадекватную реакцию слушателя флешки или её хозяина. Я предпочёл сделать так. Я подошёл к прогуливающемуся взад-вперёд по дворику хозяину флешки и попросил вежливо:

– Гена! Сними, пожалуйста, со своей флешки свастику.

Ответом дурака было неожиданное для меня:

– Не сниму!

– Сними по-хорошему!
– не унимался я.

– А что будет иначе?
– сверкнув бешеными глазами переспросил меня дурак Гена.

– Увидишь!..
– только и ответил я и прямиком от Гены направился к медбрату, гуляющему вместе с дураками во дворике, отделённом решёткой с колючей проволокой.

Я обрисовывал медбрату ситуацию, а подошедший к нам безумный Гена стал перебивать меня:

– Стукач! А сам то ты кто? Какие книги читаешь!
– намекнул Гена на мои книги по немецкому языку.
– Сам ты фашист!

– Пидорас! Пошёл вон!
– было моим ответом дураку Гене. А как мне было отвечать ему на его обвинения меня в фашизме?!

Гена удалился. Я понял, что медбрат, гуляющий с нами, - тряпка и не хочет вмешиваться, не хочет принимать мою сторону и приказывать взбесившемуся Гене снять свастику. От медбрата я отправился к слушающему музыку приятелю Гены, так как понял, что с Геной мне договориться о снятии свастики не удастся.

– Илья! Поверь мне, будет лучше, если Гена снимет свастику!
– намёком заговорил я с приятелем Гены, который всё это время был в наушниках, а потому не слышал ни моего разговора с Геной, ни моего разговора с медбратом...

После ужина ко мне в палату заходит Гена с повинной головой, и говорит, что он уже снял свастику, что он осознал, что был не прав, и за свои слова он также извиняется.

– Проехали! Я не пойду по твою душу к врачу, - извинил я Гену, полагая, что тот уже со страху в штаны наложил от страха перед общением с заведующей отделением Аллой Петровной из-за его упрямства в снятии свастики со флешки.

А ещё ближе ко сну ко мне в палату заходит этот медбрат и спрашивает меня:

– Ну, как дела?

Я сразу понимаю, какое дело он имеет в виду, и отвечаю ему:

– Инцидент исчерпан. Гена снял свастику и принёс свои извинения. Так что я к заведующей не пойду.

– Ну, а я со своей стороны всё равно должен буду доложить о случившемуся на пятиминутке.

– Дело ваше, - ответил я как можно более равнодушно, ведь повлиять на решение медбрата я не мог повлиять, и своим равнодушием выказывая отсутствие более интереса к данному происшествию по причине того, что я добился, чего хотел.

А на следующий день во время прогулки во двор выходит сама Алла Петровна и с грозными очами прямиком устремляется ко мне.

– Здравствуйте!
– начинает она свой монолог.
– Что вы себе позволяете? Да по какому праву вы что-то требуете от других больных? Кто вы такой?
– одним залпом выдаёт она мне, а я поначалу даже и не врубаюсь, о чём это она.

Мне хотелось ответить ей, когда я врубился, что я требовал снятия свастики по праву рождения в ЭТОЙ стране, в России, перенёсшей нашествие фашистов, но заведующая не давала мне слова, всё повторяя эти вопросы: - Вы кто? Врач? Вы такой же пациент, как и другие! Вздумали тут выступать и распоряжаться? Кто вы такой?

Я вспомнил свою историю с трусами, свой давешний испуг за письменный стол, где я мог тогда разместить столько книг по немецкому языку, и за выписку в октябре, и ещё больше испугался, что Алла Петровна уж точно на этот раз переведёт меня на другое отделение, и я опять потеряю время, и время вообще, и время в изучении и повторении немецкого языка.

Написав свои истории с участием заведующей 1-ым отделением Аллы Петровны на нетбуке, я боюсь теперь показывать продолжение своей Книги медперсоналу, и смогу передать его на волю, только когда я выпишусь из Дружносельской больницы в интернат или хотя бы с 7-го отделения, где я всё-таки оказался, вместо выписки в октябре 2012 года. А написал я эти истории, чтобы мой читатель понял, какие здесь врачи, которым доверены судьбы пациентов, ведь именно такие аллы петровны решают, всё ли в порядке у меня в голове. Разве можно таких алл петровн допускать до работы с людьми, тем более с теми, у кого с головой что-то не так. Но я-то почему должен страдать?