Кровь тяжелыми каплями продолжала стекать из надрезов на руках вампира в емкости, стоящие на полу. Игнациус установил в каждый разрез серебряные скобы, препятствовавшие заживлению ран. Слабея с каждым мгновением, вампир повернул к ученому ставшее серым, как сумеречная тень, лицо и добавил:

— И помни о цене, она тоже у каждого своя, и ты ее еще не заплатил, но этот миг придет… Скоро…

Старый ученый остановился и задумчиво смотрел, как силы покидают вампира, прикованного высокому столу, установленному посреди лаборатории. Он прервал свои опыты с кровью и уселся за письменный стол, чтобы записать все, что услышал от вампира.

Для чего он это сделал, Игнациус и сам не смог бы ответить определенно. Все цитаты, что произносил вампир, были ему известны из древних алхимических трактатов. Но нежить добавил этим цитатам некий смысл, который до сей поры не был очевиден и ускользал. В тот миг слова кровососа вызвали у старого ученого лишь тень страха и негодования, но позже он все поймет. И ничего не сможет уже исправить. А пока он решил, что нужно найти еще одного вампира, обладавшего магическими способностями и тщательно изучить это существо.

…Годы счастья пронеслись, как один солнечный день.

Трусливая, затаенная, как застарелая обида, зависть и глухая злоба эрцгерцога Линцкого не могли омрачить Рейнхарду времени, проведенному с любимой женой и обожаемыми детьми при дворе Его Светлости.

Рейнхард вел себя мудро и осторожно, не давая лишних поводов для обострения явной неприязни правителя. Тот был действительно труслив и опасался предпринимать что-либо против своего ненавистного лекаря, страшась, что тот сделает нечто, идущее в разрез с его долгом врачевателя. Отравит, заколдует, заразит Черной язвой. Иссушенный завистью мозг эрцгерцога изнывал от бессильной злобы и рисовал самые невероятные картины.

Игнациус Вагнер продолжал заниматься своими изысканиями, все больше времени проводя в своей лаборатории, которую несколько лет назад из дворца эрцгерцога перенесли в одну из пустующих башен фамильного поместья Вагнеров. Иногда старый ученый сидел там безвылазно по нескольку дней, запершись, и лишь что-то невнятно отвечал через дверь, когда домашние справлялись о нем, принося еду и питье.

Рейнхард был более всех обеспокоен за отца, зная, что тот занимается весьма рискованными опытами. Сколько раз сын наблюдал, как глухой ночью к дальним воротам их поместья подъезжала повозка, и мрачный возница что-то затаскивал в башню, где обосновался его отец.

Рейн пытался сотни раз поговорить с отцом, вразумить того бросить свои опасные эксперименты, не искушать судьбу и посвятить старость заслуженному покою. Игнациус лишь бормотал, что он уже «очень близок и ему нужно еще немного времени».

Однажды Игнациус просидел в своей башне безвылазно неделю, не открывая дверей никому из слуг и членов семьи. Он почти не прикасался к еде, которую ему приносили, лишь просил больше чистой одежды, не возвращая грязную для стирки. Из-за закрытых дверей порой доносились странные звуки и омерзительные запахи, узкие окна лаборатории озарялись яркими вспышками света. Взбудораженная семья не знала, что и думать, и Рейнхард снова отправился к отцу.

Молодой человек велел всем родным отправиться в свои покои и не беспокоиться, заверив их, что все уладит.

Он быстро шел через темный пустой двор поместья, и на миг ему показалось, что за ним кто-то следует. Рейнхард огляделся, но увидел лишь тени на каменных стенах от голых ветвей деревьев, трепетавших на холодном февральском ветру. Вдруг показалось, что порыв ветра пробрался прямо внутрь него, остудив сердце недобрым предчувствием. Рейн поспешил в башню, бегом преодолевая просторный двор по вязкой грязи, смешанной со снегом.

Он почти достиг входа на нижний уровень башни, когда тело его впечаталось в каменную стену и его сковало внезапным необъяснимым параличом. Дыхание резко прервалось, грудь нестерпимо сдавило, гася зародившийся крик. Ноги приподнялись над землей, а чьи-то крепкие, словно каменные пальцы впились в его лицо и повернули в сторону. Как сквозь туман Рейн увидел перед собой два серых, как пасмурное небо, глаза, лишенных зрачков. Бескровное лицо, почти скрытое капюшоном, большой рот с выступающими… клыками?

Позади этого видения маячили черные тени, похожие на высокие человеческие силуэты в длинных плащах с капюшонами. Ледяные пальцы снова отвернули лицо молодого человека в сторону, не давая ничего толком разглядеть, и над ухом раздался бесстрастный голос:

— Не кричи, не вырывайся и никто не пострадает. Помни о своих родных.

Его с поразительной легкостью, словно он бел бесплотен, потащили по узкой каменной лестнице наверх башни. Перед дверью лаборатории остановились, ноги снова коснулись пола, и голос над ухом прошипел: