Пройдя десяток метров, она вдруг ощущает, что ее покачивает, она хватается за воздух, сбивается с шага. Стоит подуть легкому ветерку, или лучу солнца попасть в глаза, и она теряет равновесие. Она достигла той степени слабости и расшатанности, когда явления теряют их истинный смысл и масштаб. Той степени уязвимости, когда самое незначительное происшествие может переполнить ее радостью или, наоборот, раздавить ее.

Глава 13

Ему открыла женщина лет пятидесяти, одетая в велюровый домашний халат. При виде Тибо ее лицо просветлело.

– Снова вы?

Ни адрес, ни место, ни тем более лицо этой женщины не вызывали у него никаких воспоминаний.

– Простите?

– Ну, это же вы приходили сюда две недели назад.

Тибо не стал возражать. Подумал, что женщина просто перепутала его с каким-нибудь другим врачом. Он вошел следом за ней и огляделся. Сервант в гостиной, фарфоровые безделушки, глухие шторы в спальне ни о чем ему не говорили. Так же, как и худое тело женщины, ее ночная рубашка из розового нейлона, длинные накрашенные ногти. Осмотрев пациентку, Тибо спросил, не сохранился ли у нее предыдущий рецепт: ему необходимо составить себе представление о лечении, которое ей назначали ранее. На бланке, в самом верху, было указано его имя. Он несколько секунд разглядывал рецепт, свой собственный почерк и дату «8 мая», когда и в самом деле было его дежурство с 7 утра до 7 вечера.

Частенько случалось, что во время смены он посещал двух или трех пациентов, уже знакомых ему. Но обычно он их помнил.

У женщины были все симптомы бронхиального воспаления. Тибо выписал новый рецепт, действуя правой рукой, как он делал уже много лет. Хотя он левша. В последний раз Тибо оглядел все вокруг. Он бы руку дал на отсечение – или то, что от нее осталось – что никогда раньше его нога не ступала в эту квартиру. И, тем не менее, он здесь был двенадцать дней назад.

У него на руках только восемь пальцев. Пять на одной руке и три на другой. Это стало его неотъемлемой частью. Частью, которой он лишен. Признаком, который определяется вычитанием. Это случилось в его жизни; у этого события есть дата и даже примерное время. Оно написано на его теле. Или, скорее, вырублено. Это случилось субботним вечером, он как раз заканчивал второй год изучения медицины.

Тибо учился в Кане и раз в месяц на выходные приезжал навестить родителей. Встречался с друзьями по лицею; они выпивали по стаканчику и отправлялись в Марешалери, на местную дискотеку, километрах в тридцати от его дома. Они набивались по 4-5 человек в грузовичок Пьера, потом пили в баре крепкий алкоголь, танцевали на площадке, разглядывали девушек. Тем вечером они с Пьером заспорили о какой-то ерунде, незаметно перешли на повышенный тон и затронули вещи, которые могли далеко их завести. Тибо учился на медицинском факультете, а Пьер провалил выпускной экзамен в лицее; Тибо жил в Кане, а Пьер работал на заправочной станции своего отца; Тибо нравился девушкам, они всегда обращали внимание на его изящные руки, а Пьер был ростом в два метра и весил 120 килограмм. Пьер был мертвецки пьян. Он несколько раз толкнул Тибо; при этом он кричал, перекрывая музыку: да плевать я хотел на твою смазливую рожу мальчика из хорошей семьи! Вокруг них образовалась пустота. Их попросили покинуть заведение. В три часа ночи они вернулись к грузовику; Тибо сел на пассажирское сиденье, рядом с водителем, двое других – назад. Пьер оставался снаружи, он все еще злился и отказывался садиться за руль, пока Тибо не выйдет из машины. Пусть он хоть треснет. Пусть он выкручивается как хочет. Дойдет и пешком. Дверь со стороны Тибо была открыта, Пьер стоял над ним и кричал, чтобы он выходил. Они еще несколько минут орали друг на друга, даже не слыша протестующих голосов своих товарищей. В один и тот же момент они оба сдались. Тибо ухватился за дверную рамку, чтобы выйти, а Пьер с невероятной силой захлопнул дверь. Машина вздрогнула; Тибо закричал. Его рука оказалась зажата, а дверь заблокировалась. Каждый со своей стороны стал тянуть дверь, трясти, бить по ней ногами. Находясь внутри, Тибо изо всех сил старался не потерять сознание. Он не знает, сколько времени длилось это безумное смятение: от алкоголя их движения были заторможены, они продолжали обмениваться оскорблениями, он все никак не мог высвободить руку, зажатую куском железа. Полчаса, час, возможно, дольше. Возможно, в какой-то момент он отключился. Когда им все же удалось открыть дверь, рука Тибо была буквально расплющена, а два пальца свисали на уровне головки пястной кости. Они поехали в ближайший город. В больнице им пришлось ждать дежурного хирурга.

Два пальца длительное время были лишены кровоснабжения и слишком пострадали, чтобы провести операцию по восстановлению или реимплантации. Несколько дней спустя ему пришлось ампутировать мизинец и безымянный палец на левой руке – два мертвых распухших куска плоти, от которых у него осталось только гладкие белые участки кожи там, где заканчивается ладонь.

Его мечта была отрезана. Начисто. Его мечта полетела в емкость для отходов провинциальной больницы, чье название он запомнил на всю жизнь. Ему никогда не стать хирургом.

После окончания интернатуры Тибо на первых порах подменял врача в деревне, где он вырос – одну неделю в месяц, и еще летом два месяца подряд. Остальное время работал в службе медицинской помощи на дому. Когда доктор М. умер, вся его клиентура перешла к Тибо.

По утрам он принимал пациентов в своем кабинете, а во второй половине дня объезжал больных. Он обслуживал пациентов в радиусе 20 километров, понемногу выплачивал кредит на обучение, по воскресеньям обедал у родителей. В Рее-на-Орне он стал уважаемым человеком, с ним здоровались на рынке, предлагали вступить Ротари-клуб. Он стал тем, кого называют доктором и которому представляют молодых девушек из хороших семей.

Так и шла бы его жизнь, вычерчивая пунктирную линию. Он женился бы на Изабель, дочке нотариуса, или Элоди, дочери страхового агента из соседнего городка. У них родилось бы трое детей, он расширил бы приемную, обновил вывеску, приобрел бы минивэн и нашел бы заместителя на время летних отпусков.

Его жизнь, несомненно, могла бы быть не в пример приятнее.

По истечении четырех лет Тибо продал кабинет, побросал в чемодан кое-какие вещи и сел на поезд.

Ему хотелось большого города, его движения, воздуха, насыщенного испарениями дня. Он хотел шума и суматохи.

Он начал работать на парижской скорой помощи, сначала в качестве сменщика, потом на временной должности, потом на постоянной. Колесил туда и сюда по своему участку, стоило поступить вызову от пациента. В родной городок он больше не вернулся.

Возможно, ничего другого он не может дать, кроме рецепта, нацарапанного на краешке стола голубыми чернилами. Возможно, он навсегда останется тем, кто появляется ненадолго и уходит.

Теперь его жизнь здесь. Но он ничем не обманывается. Ни музыкой, что звучит из окон, ни сияющими вывесками, ни взрывом голосов, раздающихся у экрана телевизора, когда идет футбольный матч. Ему уже давно понятно, что он просто от единственного числа перешел к множественному, а все глагольные конструкции – одна видимость.