— Это почему же?

— Государь велел. Держава, мол, христианская, и все должны быть христиане.

— А если я не схочу?

— Схочешь, Темир. Ежели до двадцать пятого февраля не окрестишься да не подашь челобитную государю, то у тебя землю и все угодья отберут и отдадут другому татарину, который уже крещён.

— А есть такие?

— Ого. Сколь угодно. В Лаишеве, почитай, все татары крестились.

Долго молчал Темир, оглоушенный такой новостью, потом сказал:

— Это что? Поди, и свинину заставят есть?

— Про это в указе не сказано, но я полагаю, всяк будет есть то, к чему привык, да и что у кого есть, кому что Бог послал.

— Это ежели меня крестят, как же назовут-то?

— Можешь своё имя оставить, а можешь и наше, христианское взять. Можешь себе и фамилию придумать.

— Фамилию? А как это?

— Ну как? Очень просто. Скажем, ты Темир. А отца твоего как звали?

— Керим.

— Ну вот, станешь ты зваться Темир Керимович. А? Как? Звучит?

Татарин покачал головой неопределённо, но хмыкнул вроде заинтересованно.

— Ну, а если полностью, то так и обзовёшься, скажем, князь Темир Керимович Темирканов. А?

Пристав даже засмеялся радостно, что сумел доказать притягательность перехода мусульманину в христианство.

Татарин раздельно повторил за приставом;

— Князь Темир Керимович Темирканов. Вроде неплохо. А?

— Ещё как здорово, князь, — ввернул пристав словцо, пришедшееся хозяину по вкусу. — Наливай пиалы. Да, кстати, станешь христианином, можешь с кобыльего молока на водку переходить. В нашей вере это можно, и даже желательно.

— Почему желательно?

— А как же? Все питейные заведения и кружечные дворы за государем. Все деньги с них в казну идут.

Насосавшись кумыса и от пуза наевшись баранины, отвалил от стола пристав.

— Ну, спасибо, князь, за угощение. А мне бежать надо. Ещё успею сегодня две деревни оповестить.

Ушёл пристав, оставив в глубоком раздумье Темира. Долго ходил он по горнице, вздыхал, колебался: с Аллахом оставаться или к Христу переходить? Нелёгкое это дело веру менять, ох нелёгкое. И как это царю в голову пала такая мысль немилостивая?

И невдомёк было Темиру, что сам же он когда-то этот камушек с горы толкнул, предложив Артамошке веру менять. Вот и покатился камушек вниз, всё крупнее и крупнее за собой глыбы увлекая, вот так и обвал начался. Обвал, накрывший и самого Темира. Именно это чувство испытывал мурза, словно под обвал попал, из-под которого не выбраться, не вылезти. А впрочем!..

— Князь Темир Керимович Темирканов, — повторил он вслух, наслаждаясь звучанием полного своего имени и звания. Оно слух ласкало.

Однако даже себе не хотел признаваться мурза, что лучше всего звали на крещение поместья и угодья, которые останутся за ним. А может, глядишь, ещё и прибавятся. Найдётся же какой-нибудь глупец, не захочет креститься — и его землю Темиру отпишут. Может же такое случиться? Может. А Темир — не глупец, завтра же поедет в церковь, надо только подумать, чем священника одарить, чтобы окрестил хорошо.

Нелегко быть вдовцом молодому человеку, а окружающим от этого ни жарко ни холодно. Никого-то это не касается, кроме его одного.

Но вдовствующий царь, молодой, да ещё и бездетный, это уже дело касаемо всей державы, ибо грозит пресечением династии, а значит, великой смутой в государстве.

— Надо женить Фёдора, — решили в верхней горнице тётки и сестры царя.

— Женить, — особенно настаивала Софья Алексеевна, — пока он ещё что-то может. После смерти Агафьи совсем захирел. А Ванька? Этого дурака на престол? Вся Европа обсмеётся.

А о Петре Алексеевиче, которому уж десятый год пошёл, здесь старались не поминать: нарышкинское семя, воцарись Пётр — и конец корню Милославскому. Самый лучший и правильный выход — скорее оженить Фёдора: он родит наследника и тогда Пете не видать царства как своих ушей. Потому как полагается венец сыну передавать, не брату. А то, что сын этот ещё мал — не велика беда, родные тётки за него поправят. Всё-то у царевен было просчитано и разложено по полочкам. Дело за Фёдором. А он, как нарочно, ещё со свадьбы в верхнюю горницу ни ногой. Словно и не родной.

И всё же Татьяне Михайловне в один из вечеров удалось залучить его в Детский дворец.

— Федя, я хочу отыграться в шахматы. Приходи, порадуй старуху.

Пришёл Фёдор Алексеевич. И все в верхней горнице искренне обрадовались ему: наконец-то! Даже Иван взвизгнул от радости, когда Фёдор сел за шахматную доску. Младший брат, зайдя ему за спину, хотел уже зажать ладонями старшему глаза: угадай кто? Эта забава приглянулась в последнее время Ивану — подкрадываться к сестре или тётке, зажимать ей глаза и спрашивать: угадай, кто я? Женщины, теша глупенького, нарочно называли кого угодно, только не его, что приводило Ваньку в восторг.