— Ну, значит, и я согласна.

— Вот и умница. — Апраксин поцеловал дочку в лоб, перекрестил. — Станешь царицей, все пред тобой клониться станут. Всяко твоё слово исполнять мигом будут.

— А я смогу тогда крёстного из ссылки воротить?

— Конечно. Токо пальцем шевельни.

— Тогда я согласна.

— Ну вот, — улыбнулся Языков и вытащил ожерелье. — В знак обоюдного согласия великий государь послал тебе жемчужное ожерелье, которое обязательно просил надеть в день свадьбы.

— А когда это будет?

— Я думаю, скоро. Так что будь готова, Марфа Матвеевна.

Как и было решено с постельничим: ничего не откладывать в долгий ящик, Фёдор вечером опять явился в верхнюю горницу. А там словно и ждали его, собрались все царевны: три тётки — Татьяна, Анна и Ирина и обе сестры Софья с Марфой. Взглянули вопросительно на вошедшего.

— Я всё обдумал, вы уговорили меня, — сказал с порога Фёдор. — Женюсь.

— Ну вот и умница, — похвалила Татьяна Михайловна.

— А я сразу сказала, что надумает он, — заметила Анна Михайловна.

— Вот и прекрасно, — не удержалась Софья и поцеловала брата. — А мы уж тебе и невесту присмотрели.

— Какую невесту? — насторожился Фёдор. — Кто присмотрел?

— Вот те раз. Ту самую, на которой ты жениться будешь. Иван Михайлович предлагает Фёклу, она даже в дальнем родстве с ним.

— Какой Иван Михайлович? Какая Фёкла?

— Да твой же дядя родной, Милославский, а Фёкла ему доводится...

— Опять этот Милославский, — возмутился Фёдор. — Кто его просит свой нос совать.

— Ты чего кричишь, Федя? Он же тебе добра хочет. Как-никак родной брат матушки.

— Не надо мне его добра. Слышите? Не надо!

Фёдор резко повернулся и ушёл, хлопнув дверью.

— Чего это он вдруг? — удивилась Ирина Михайловна.

— Ясно чего, — вздохнула Татьяна Михайловна. — У него уж кто-то есть на примете. А Ванька Милославский опять вляпался со своей Фёклой.

— Интересно, кто же это? — наморщила лоб Софья Алексеевна. — Вот скрытный, чёртушка. А?

— А нам-то что? Какая понравилась, пусть ту и берёт. Лишь бы женился.

За три дня до свадьбы Марфу Матвеевну Апраксину по указу великого государя нарекли царевной и великой княжной. Нарекал девушку сам патриарх Иоаким, после чего вышел в переднюю, объявил об этом всем присутствующим:

— Отныне и довеку нарекли мы Марфу Матвеевну Апраксину в царевны и великие княжны И велим всем нашим патриаршим словом и государевой волей отныне так величать её. Аминь.

Новоиспечённая царевна воротилась в отчий дом, где, обливаясь слезами, отец целовал её и шептал нежно:

— Марфа, Марфинька, доченька...

— Что ты, батюшка? Зачем плачешь?

— То я от радости, милая, — оправдывался старик, хотя в глазах его читалась горечь расставания с самым дорогим для него человеком. — Воцаришься и забудешь нас, своих стариков.

— Что ты, батюшка, как можно так говорить.

А под вечер явился в дверях Марфиной светёлки брат Фёдор, который был на четыре года старше её.

— Марфуша, ты на меня сердца не держи.

— За что, Федя?

— Дык в прошлом году я тебя шлёпнул в деревне пару раз.

— Ну так я тогда заслужила, — улыбнулась Марфа. — Коли б не ты, так меня мог конь зашибить. А так отшлёпал, я и запомнила, с того часу боюсь сзади к коням подходить.

— Марфуш, ты уже царица...

— Нет ещё, Федя. Я пока царевна. Царицей после венчанья стану.

— Ну всё равно, через пару ден и царицей станешь. Так ты нас с Петром не забудь. А? Пожалуй, в каку-нито должность.

— В какую, Федя? Я ж не знаю там должностей.

— Да хошь бы в спальники. Тебе хуже разве станет, ежели два брата всё время около будут обретаться?

— Обязательно, Феденька, попрошу государя.

А уж когда в постель легла Марфа, пришла к ней мать, принесла тёплого медового взвару.

— Попей, доченька, перед сном-от.

Присела на край ложа к дочери, смотрела на неё ласково с грустью, роняла редкие слезинки.

— Вот и улетаешь из родного гнезда, Марфинька.