— В этом то и смысл сегодняшнего вечера. Так что ты, наконец, можешь расспрашивать о том, что увидишь и услышишь.

В ответ, я едва не приняла решение ни о чём не спрашивать, но, как скажет вам любой учёный, оставлять вопрос незаданным это куда больший грех в нашей судьбе, чем оставлять его без ответа.

— Хорошо? — подстрекал он меня.

— Я боюсь спросить нечто такое, что будет очень сложно заново тебе пережить, — и мне будет слишком тяжело услышать об этом.

Он кивнул.

— Тебе следует бояться. Но не переживай, я остановлю тебя. Я не хочу, чтобы это дерьмо засоряло твою голову. Или мою, если уж на то пошло.

Это безумие, но всё же мне стало легче от сказанного им.

— Ну, для начала, меня интересовало, почему ты пошёл на службу в морскую пехоту? Я хочу сказать, с твоей-то памятью... такое чувство, что это столь огромный риск лишиться жизни.

Он пожал плечами.

— Мы все неукротимы в восемнадцать. Я окончил вузовский курс по математике в пятом классе, Элиза. Какие учебные занятия могли бы привлечь меня, с долей вероятности, чтобы полностью завладеть мной? Военные власти, с другой стороны, стучали в нашу дверь ежедневно. Сначала это были сержанты, потом лейтенанты, затем сам генерал Сартейн.

— Кто?

Он пренебрежительно махнул рукой.

— Он — важная шишка в ЦРУ. Так или иначе, у меня начали появляться смутные фантазии о том, как я стану некого рода Джеймсом Бондом.

— Но ты так и не начал заниматься разведкой?

— Начал, — его слова стали монотонными, сдержанными.

— Но затем?

Он сделал глубокий вдох, его глаза непоколебимо следили за дорогой, хотя учитывая его память, кто знает, действительно ли он смотрел на дорогу.

— Но затем произошли события 11 сентября. Не было ни одного морпеха в войсках, кто не хотел бы отомстить за это, — его голос ожесточился.

Я помню, как следила за событиями, происходящими в небоскрёбах-близнецах Всемирного Торгового Центра, съёжившись на диване между мамой и папой, у нас в коттедже. "Такое зло не поддаётся научному объяснению", — тогда сказал папа.

Пальцы Айдена слегка коснулись моей щеки.

— У тебя всё хорошо? — нежно поинтересовался он.

Я посмотрела на него и кивнула. Он улыбнулся.

— Хорошо. Меня беспокоит, когда ты такая молчаливая.

— Ты бы поступил также ещё раз?

Он снова перевёл взгляд на дорогу. К этому моменту солнце уже село, и в машине было темно. Минуты вели свой отсчёт на приборной панели: 8:29, 8:31.

— Мы все мечтаем о вторых шансах, — в итоге ответил он. Его голос представлял собою смесь из гнева и сожаления.

Я приняла его ответ в качестве подтверждения, но не могла постичь глубины произнесённых им слов. И чтобы он сделал, имея второй шанс, из-за которого ему пришлось бы пережить весь этот ад во второй раз с самого начала до конца?

Я задрожала и посмотрела в окно. В этот момент мы проезжали через каньон на реке Колумбия; изобилующий пещерами, он раскинулся между Орегоном и Вашингтоном. Остроконечные, скалистые пики берущих здесь начало Каскадных гор пронзали небеса. В округе больше не было никакого освещения. Только темнота, безмятежная красота.

Указательный палец Айдена лёг под мой подбородок, и я повернулась к нему лицом. Он улыбался.

— И это все твои вопросы? Какой же ты замечательный учёный.

— Я просто задумалась над тем, чтобы я сделала в первую очередь, лишь бы удержать тебя от поступления на службу в морскую пехоту, — прошептала я, боясь разозлить его своим желанием лишить его любой возможности, не говоря уже о втором шансе.

Но на его лице не отразилось никакого гнева. Его улыбка переросла в усмешку.

— Ну, для тебя, это не составило бы особого труда. Достаточно было бы обнажённой и прикованной к моей кровати. Восемнадцатилетний Айден помешался бы на тебе, — он подмигнул мне. — Полагаю, я не особо изменился.

Он покачал головой в притворном ужасе, но я парила в облаках. Значило ли это, что сейчас он тоже был помешан на мне? Кому вообще нужна поэзия в таких ситуациях.

— Я скорее больше размышляла в другом направлении — лечь перед самолетом, который увозил тебя, но быть прикованной к твоей кровати представляется чуть лучше.

— Ты говоришь, как моя мама. За исключением, части с кроватью, конечно же, — он призадумался, как будто решал, стоит ли что-то ещё сказать. — Она приезжала, — добавил он, его голос снова стал очень нежным.

— Твоя мама?

Он кивнул.

— Да. В день, когда я был передислоцирован в Афганистан, она приезжала на военную воздушную базу в Монтерее, в которой я только что окончил разведывательную школу. Как она попала внутрь, я до сих пор не знаю. Она была сама не своя. Умоляла меня не ехать — пыталась схватить меня за руку прямо там и увести оттуда..., — его рука метнулась к воротнику рубашки. — Конечно, я был в смятении, что мне пришлось иметь дело с доведённой до истерики матерью, в то время как все остальные морпехи уже находились на борту самолета. Остальное это уже история — ну, формально, со мной ничего не может стать историей, — добавил он, его голос был холодным. Мне очень хотелось видеть его глаза в этот момент.