Тотчас его челюсть сжалась.

— Да. По невероятной, чистой случайности, — его голос был грубым, гневным. — Если бы ты прикоснулась к моей спине, вместо моего лица, или обняла бы меня руками, я бы напал на тебя, и неизвестно, чтобы сделал с тобой, пока не стало бы слишком поздно, — его глаза, не моргая, зацепились взглядом за исцарапанный деревянный пол.

Озноб просачивался сквозь мою кожу, пробирая до самых костей. Это был порыв страха, если быть честной. Да, ПТСР несёт с собой ночные кошмары и ретроспективы, но это звучало иначе.

— Почему ты напал бы на меня? — я постаралась придать силу своему голосу, но он всё равно прозвучал приглушенно.

На необозримое мгновение он поднял на меня взгляд. Извечно присутствующие тектонические плиты в его глазах замедлили свой ход, пока вовсе не замерли на месте.

— У меня рефлекс Моро49, Элиза. Никто не может подкрадываться ко мне сзади или прикасаться к моей спине, неважно, сплю я или бодрствую... Если кто-то сделает это, я разорву его в клочья или переломаю все кости, как я и поступил со своей собственной матерью, после моего возвращения из Ирака... И всё потому, что в одну из ночей она попыталась разбудить меня из-за ночного кошмара. Точно так же, как сделала это ты, — его голос упал до шёпота, и он снова перевёл глаза на окно, устремив свой взгляд вдаль за оконное стекло.

Его глаза блестели жидкой пеленой. Его правая рука сжалась до белого каления, а его мышечный стержень завибрировал под подогнанным специально под него пиджаком. Точно так же, как это происходило с ним во время его ночного кошмара.

От увиденного, моё опасение было задвинуто в самый дальний угол сознания, тем самым освободив место для чего-то иного: для него. Что там насчёт того, что исцеление страданий других освобождает нас от своей собственной боли? Это должно быть было на клеточном уровне, у нас в крови, потому как прямо сейчас, видя его мучения, единственное, что имело для меня значение так это свести их на нет.

Я поднялась, чтобы подойти к нему, но он отступил назад, и теперь едва ли не вжимался в стену. Он выпрямился, находясь в состоянии повышенной боевой готовности.

— Не надо! — сказал он.

Я села обратно на софу, дабы дать ему пространство, в котором он так нуждался.

— Но с твоей же мамой сейчас всё хорошо? — тихо поинтересовалась я, даже, несмотря на понимание, что она должна бы чувствовать себя хорошо, раз уехала в Таиланд. Но, может быть, если он начнёт думать о чём-то хорошем, это поможет ему.

Он нахмурился.

— Нет, и всё благодаря мне. Если бы мой папа не оказался там, чтобы спасти её, она была бы разорвана на части, — он тягостно закрыл глаза.

Дрожь пробирала его снова и снова под его пиджаком, словно корпус боевого коня сдерживали в непосредственной близости к удилам. Мой желудок сжимало синхронно с его содроганием. Я воспроизвела в памяти время, проведённое с ним, посмотрев на всё это через новую призму, которая теперь объясняла абсолютно всё. Всё, кроме того, как это началось. Что с ним произошло? Смогу ли я когда-либо спросить его об этом, не заставив его вновь пережить это?

У меня возник стремительный порыв обнять его, но его защитное поле было практически осязаемо.

— Когда ты вернулся с войны? — спросила я, надеясь, что это не инициирует никакой из его ужасов.

— 31 мая 2003 года, в 8:24 вечера.

— Так давно, — прошептала я. Прошла целая эпоха: — И ты предполагаешь, раз уж такое случилось тогда, то это случится снова, но уже со мной?

— Я не предполагаю, я знаю, — его голос был непоколебимым. — Помнишь, что я сказал тебе о своей памяти, Элиза?

Я попыталась добраться до сути нашего диалога в поисках того, что могло бы мне это объяснить. Затем озноб снова пробрал меня до глубины души, и я задрожала.

— Если однажды ты что-то переживаешь, то всегда возрождаешь это в своей памяти с предельной ясностью? — прошептала я.

Он кивнул.

— Как только эта ретроспектива становится своего рода спусковым крючком, независимо бодрствую я или в состоянии сна, я буду действовать именно так, как поступал тогда, чувствовать именно то, что чувствовал в тот момент, и последствия будут точно такими же, — он говорил медленно, как будто читал приговор.

— Всегда?

— Всегда.

Это слово повисло между нами, оно не имело ничего общего с обещанием, которое имеет силу для других пар. Безрассудно, в своём сознании, я представила образ другой девушки, находящейся в совсем другой части земного шара в эту самую секунду, тёплую, а не холодную, с другим мужчиной, лучезарно улыбающимся, а не мертвенно-бледным, их тела сплелись на тесной софе, они нашёптывали друг другу "всегда".

— Я не могу контролировать это, Элиза, — образ пары тут же испарился. — Особенно с тобой.