Наверное, Катя ему что-то кричала, но в потоке чужих и чуждых голосов ее слова исчезали, терялись и улетучивались. А он так же стоял, измученный телом и духом, пока здоровенный охранник геройски не снес его с ног. Упали они на кулер с водой. Весом двух тел смяв его под собой, как пластиковый стаканчик под подошвой обрушившегося на него ботинка.

Глава 11

Пахло здесь сыростью и человеческими страданиями...

Купить можно все: радость, счастье, удовольствие и любовь. Пусть не настоящие, лживые или призрачные, но, все же, купить можно все. Все, кроме страданий. По крайней мере, никто добровольно страдать не желает, тем более, никто не готов за это платить. А потому человеческие страдания, наверное, самые честные из всех человеческих ощущений. И здесь также пахло. Пахло какой-то честностью. Преступной, грешной и страшной, но честностью.

Он вспомнил утреннюю свежесть ее кровати, нежность ее постельного белья и примерил все это к холоду и грязи камеры, в которой находился. Хотя и временно, но, все же, весьма реально.

Едва уловимое мерцание просачивалось сквозь громоздкую дверь. Сливаясь с таким же блеклым светом в самой камере, эти два потока энергии не оставляли слабых попыток передать здешним обитателям каплю своей силы. Пол был холодным и каким-то липким. Тапки писатель потерял при задержании, потому лишний раз спускаться с нар не хотел. Обозвать кроватью то, на чем он сидел, на ум не приходило. И в памяти всплыло это интересное слово - "нары". Почему нары? Писатель не знал, и Википедии под рукой не было. Нечто подобное он, конечно, видел по телевизору, но сейчас, восседая на одном из таких настилов, он отчетливо вспомнил одно из складских помещений, где когда-то в студенческие годы подрабатывал. На таких же стеллажах, вмонтированных в стены, там хранились товары, ящики и прочие коробки с разным грузом. И теперь в этой камере он точно также чувствовал себя. И, видимо, это чувство изначально заложено в саму суть подобного заключения. Не человек спал на нарах, не наделенный правами, свободами и желаниями индивидуум, а предмет, вещь, товар, судьба которого решается между продавцом и покупателем. И только между продавцом и покупателем.

"На три часа. До установления всех обстоятельств происшествия",- иногда эхом возникал в голове голос патрульного, повязавшего ему руки и затолкнувшего в служебный автомобиль. Вместе с тем здоровенным охранником, который, видимо, находился в камере по соседству. Только теперь у писателя медленно нехотя начала складываться картина произошедшего, хотя бы отдаленно напоминающая реальность. По крупицам, бит за битом, он заполнял память своим утренним счастьем, затем горечью увиденного в офисе Кати, а момент той абсурдной ситуации напрочь забыл. Словно на стыке двух совершенно важных для него открытий, произошел такой взрыв, что сознание отказалось реагировать на все внешние раздражители. Отказалось реагировать и регистрировать их.

А между тем, охранник в офисе, как и любой другой человек, обеспечивающий в сидяще-спящем режиме безопасность людей, неожиданно, даже для самого себя, обрел крылья и созрел для подвига. Заметив странного мужчину в тапках, который не реагировал на посторонних, а затем в отчаянии начал молиться своему богу (в тот самый момент, когда писатель пытался утихомирить боль, обхватив голову руками), он принял его за террориста. А террориста принял за смертника. А смерть для героя - лучший раздражитель. Конечно, прибывший на место наряд полиции не стал долго разбираться в ситуации, а просто задержал обоих участников и доставил их в ближайшее отделение. Однако и там желающих разобраться не нашлось, а потому дежурный решил поместить задержанных в изолятор для их временного содержания. Словно, за три часа у кого-либо из доблестных стражей правопорядка обязательно бы созрело необходимое желание для проведения проверочных мероприятий. Слушать оправдания охранника или писателя никто не стал. Может, они не вызывали должной симпатии, а, может, услышав страшное слово "террорист", иные слова менее весомого характера слух уже не воспринимал. Хотя, писатель особенно не возражал. Вел себя молчаливо, а, значит, подозрительно. В нем смешалось очень много всего: от зудящей боли в голове, до режущей в сердце. Потому никакие меры процессуального характера ему в тот момент были не страшны.

– Курить есть?- обронил пару слов незнакомец, который до этой пары слов молча лежал напротив у стены. Хотя, лежать и запрещалось, видимо, подобные запреты ему были безразличны. Лишь иногда по шагам коридорного, он напрягался и в ожидании замирал, чтобы затем снова расслабиться. Напоминало все это старую добрую детскую игру "в кошки - мышки". Правда, чуть гибридного характера, ведь мышка уже была в ловушке.

На вид он был немногим старше писателя, но этим же своим видом показывал, что здешние стены ему уже давно знакомы, даже одомашнены.

– Нет, не курю,- ответил писатель.

– Ты кто по жизни?- видимо, у незнакомца возникло желание завести беседу.

– Хочется думать, что писатель.

– Значит, безработный,- улыбнулся заключенный и спросил.- Хороший?

– Не знаю.

– Как так, не знаешь? Ты либо писатель, либо нет. Либо хороший, либо нет,- он оживился, что даже присел на край, словно для его оживления лежачая поза не подходила.- Третьего не дано. Вот я - вор. Раз сижу здесь, значит, плохой. Но, все же, вор. Дома не строю, людей не лечу и книжки не пишу, а ворую.

– Тогда, я - писатель,- заразившись его оживлением, с гордостью выпалил писатель, что даже самому себе немного стало смешно, и он добавил.- Только еще ничего не написал.

– Вор, который ничего не украл,- про себя прошептал заключенный и на мгновение задумался.- Но, ты пиши. Кто-то же должен писать.

И они оба замолчали.

– Курить есть?- забывшись, еще раз спросил вор, а вспомнив, махнул рукой.- А здесь как?

– Нелепая случайность.

– Так в протоколе и указывай,- засмеялся собеседник очень громко и грубо, что сразу же прояснил, представившись.- Гена "Подкова".