Глава 7

– Так, ты писатель. Абсолютно бесполезный род занятий. В новом мире нужны солдаты, хлеборобы и проститутки. А, писатели... кому нужны писатели?

– Может, тому, кто читает.

– А, Бэ, Вэ. Хватило бы и азбуки. Шла Саша по шоссе и сосала су-у-у-у-чка. Ох, как она сосала, сучка!

И он заржал, как ржут лошади на лугу, только он не был лошадью, он был Конем. Так его все называли. И это прозвище, хотя, скорее кличка, подходила ему, как нельзя лучше. Даже лучше собственного имени, данного матерью при рождении, впрочем, которого тоже никто не знал. Конь вызывал у писателя отвращение. Настолько, что даже когда он молчал, все ровно, гнетущий тупой дискомфорт давил с какой-то необычайной силой омерзения, что хотелось размозжить его мерзкую голову о придорожный бордюрный камень. А сидеть рядом с ним, то же, что усесться на гвоздь. Но писатель, как обычно, терпел. Да, и не в том он был положении.

– Вон, смотри - черномазая,- указал грубиян своей беспардонной рукой на мулатку-официантку. При этом, чуть ли не слюна брызнула из его поганого рта.

– Да, ты - расист,- подключился к разговору Мишута.

Пожалуй, единственный, кто вызывал хоть какую-то симпатию. Он никогда не создавал много шума, по большей части, постоянно молчал и пил. С утра до ночи, почти до беспамятства. Но кто, после всего произошедшего, мог его осудить...

– Почему сразу расист? Киски мне очень нравятся, а вот болты нет. Я бы даже сказал, что демонстрируя их, они нас, нормальных мужиков, унижают. И кто в таком случае расист?- не унимался Конь, вторя каждому слову подергиванием гривы.

– И кто в таком случае нормальный мужик?- иронично поддел его Мишута и опрокинул стопку чего-то бледно-желтого. Писатель усмехнулся, но, нарвавшись на суровый взгляд Коня, ретировался.

Почти месяц прошел с момента аварии, и все это время писатель вынужден был ограничиваться компанией этих двух особ. Они и стерегли его, и кое-что объясняли, а, в большинстве случаев, просто доставали. За месяц он узнал много нового, но, в сущности, изменилось мало чего. Словно пропасть между его прошлым и настоящим залили водой, а мост не построили, потому приходилось плыть. Против волны, изо всех сил, захлебываясь. Трезвый Мишута рассказывал, что плавает так уже пол года, а пьяный он и двух слов связать не мог. Зато утром с похмелья вылезал из берлоги, как настоящий медведь, и плелся в пивную. Где своей трясущейся медвежьей лапой поднимал запотевшую кружку ячменного и залпом опрокидывал в себя. Так ему казалось. А на самом деле, Конь, ловко и умело изолировал его во время пьяного бреда в запертой комнате, приносил ему бутылку пенного, а когда тот успокаивался, то снова и снова объяснял ему правила жизни. Видимо, для этого, при всех его мерзких недостатках, Конь и был нужен. Он принял новые правила жизни, и, казалось, даже был этому рад. Он стал идеальным солдатом, а таковыми становятся те, кому нечего терять. И терять ему, действительно, было нечего. О своей прошлой жизни он никогда не вспоминал, а произошедшее объяснял своей исключительной способностью стать избранным. Только, куда и как, пока не известно. Единственным, кого он уважал или боялся (корень одинаковый) был Папа Геде.

Сам Папа Геде, Патош и Бэ на второй день после аварии, лишь только писатель пришел в себя и ему стало чуть легче, покинули их по неотложным делам, о которых никто из оставшихся ничего не знал. И сегодня в этом ресторане они снова должны были все встретиться. Этой встречи все ждали с нетерпением.

– Пойду, побрызгаю,- не сводя глаз с темнокожей официантки, которая то и дело сновала с заказами по залу, пояснил Конь причину своей отлучки.

– Смотри аккуратно,- напоследок бросил ему Мишута. Аккуратность была едва ли не главным правилом новой жизни. Даже небольшого прикосновения хватало, чтобы вызвать цепную реакцию, схожую с той ситуацией, которая произошла с писателем возле дома Кати. А, подобный сбой в системе, вызывал моментальную реакцию со стороны защитного механизма, или проще говоря, тут же появлялись санитары.

– А почему именно санитары?- начал разговор писатель.

Вообще, как только их покидал Конь, они могли беседовать с Мишутой на разные темы, наслаждаясь обществом друг друга, а больше тишиной, спокойствием и ненавязчивостью, нисколько не заботясь о выборе слов, выражений и интонаций. Но, как только Конь возвращался, нужно было строго контролировать тот речевой поток, который вырывался изо рта, чтобы не спровоцировать куда более яростный ответный словопад. А спорить с Конем, что небо красить, бесполезно, конь, ведь - животное.

– Все очень просто,- откинувшись на спинку кресла, подключился Мишута,- чтобы ты сам поверил в свое сумасшествие. Со мной первые месяцы так и было.

– Похоже, со мной так и есть.

– Тяжело, очень тяжело,- как-то по-старчески закряхтел Мишута,- но, если задуматься и вспомнить ту прежнюю жизнь, тот мир, в котором мы с тобой существовали, то подобный исход кажется вполне логичным. Так, по крайней мере, можно многое объяснить.

– А, если мне нравилась моя прежняя жизнь?

– Сытое тело - сытая душа. Так что ли?

– Скорее, сытое тело - скрытая душа.

– Вот. Я же говорю: тяжело, очень тяжело. Нам мало, что известно, а что известно - непонятно,- и он снова наполнил свою рюмку.

– Патош говорил, что мы - вирусы.

– Этот твой Патош, интересный малый, - Мишута выпил и горько сморщился, что даже у писателя свело в животе,- может, он и прав. Мы - вирусы, а Авдей - антивирус.

– А что ты о нем знаешь?

– Не много. Папа Геде называет их Корпорация "К". Они создали программу и контролируют ее работу. Авдей - один из таких контролеров.