– Где мой телефон?- успокоившись, спросил писатель.

– Дурак, какой телефон!? Пойми, ты теперь с нами. Ты свободен. А свободному миру не нужна никакая связь, даже телефонная.

Патош продолжал качаться по кушетке, лапать спящих подружек и купаться в своей неадекватности.

– Гребанный наркоман, - сквозь зубы прошипел писатель,- хотя бы скажи, где мы?

– Мы в реальности. Мы с тобой, - он хлопнул по заднице одну из девиц, - с нами в реальности. Абсурд, фантастика, сон? Нет, это - реальность. И я всегда, всегда это знал. Только не знал способ, не знал, каким образом. Но Бэ, о, моя любимая, Бэ!

Он обнял одну из девушек, и писатель припомнил ее смутной образ из машины. Видимо, это она его усыпила, а теперь просто спала здесь, довольная и мягкая. О, как несправедлива жизнь!

– Она, она помогла мне, показала дорогу, - продолжал Патош, целуя спящую, куда попало (а попадало куда надо),- но я не мог один, не мог. Я обязан тебе. С первого дня нашего знакомства я видел в тебе человека, не пресмыкающееся существо, не слепца, лишенного возможности узреть видеть, а не смотреть, но человека. Смелого и доброго, а, главное, достойного, чтобы присоединиться к нам. Не злись, не спрашивай: почему и как?.. Знай, что иначе было нельзя. Только таким образом: тайно, решительно и быстро. Все великие дела происходят тайно, решительно и быстро, а наше дело, несомненно, великое.

Писатель отбросил в сторону кочергу. Обреченно выдохнул накопившуюся обиду и злость, затем отошел к столу и облокотился на него всей своей тяжестью. Усталость и безразличие завладели им. С одной стороны, похищение даже для Патоша было поступком, выходящим за пределы допустимого, с другой стороны, ему стало жалко этого больного бедолагу, ведь грани его сознания то ли от наркотиков, то ли от времени стерлись, и факт предстал фактом: Патош сходил с ума.

– Не думай, не думай на старый манер, все изменилось, - продолжил он нести чушь.- Мы изменились. Время, место, сама жизнь - все изменилось. Я знаю, сразу будет тяжело, особенно тебе, но мы справимся, мы должны.

– Ты болен, ты сошел с ума, тебе нужно обратиться к специалисту.

– О нет, нет, нет,- яростно отрицал Патош очевидное,- я, наоборот, прозрел, я выздоровел. Скоро ты все поймешь, но мы должны быть осторожны, не все так просто. Он предупреждал, что первые дни, а может, и месяцы нужно учиться.

– Чему?- окончательно потеряв смысл в его словах, спросил писатель.

– Жизни, первым шагам. Мы теперь все новорожденные.

– Так, ладно, пора заканчивать этот цирк. Который сейчас час? Сколько я здесь валялся и где мы?

Патош, кажется, даже его не слушал. Он снова обнял Бэ, смеялся и шептал ей что-то на ушко. Девушка понемногу начала приходить в себя. Сладко потянулась, издала птичий стон и перевернулась на спину. Патош гладил ее по голове, запутываясь своими кривыми пальцами в темно-русых копнах густых волос, затем привлек к себе и жарко поцеловал. Бэ крепко обвила его шею и прогнулась в талии, словно змея под тяжелым каблуком, только не от боли, а от удовольствия. Казалась, она готова ему отдаться, и писатель от неловкости момента кашлянул, обидчиво и громко. Это уже был верх наглости: терпеть жестокое похищение, находится, черт знает где, так еще и смотреть, как спариваются эти животные. Нет, такого удовольствия он им доставить не мог. И он кашлянул еще раз, громче и увереннее.

– Привет,- высунув голову, как из гнезда, поздоровалась с ним Бэ и чуть застенчиво добавила,- извини.

"Извини, о, детка, ты мне не на ногу наступила, здесь простым извинением не отделаться, это, в конце концов, преступление", - думал он про себя и на себя же обозлился за какую-то странную неловкость, возникшую в попытке выплеснуть эти мысли вслух. Словно кричать, ругаться, даже избить Патоша в данных обстоятельствах было делом нормальным и адекватным, а вот повысить голос на девушку - уже девиантность. Воспитание, слабохарактерность, жалость - причину подобной слабости он не до конца понимал и сам, что угнетало и раздражало еще больше. Может, это и есть тот пресловутый "стокгольмский синдром", хотя, скорее, славянское человеколюбие и терпеливость.

– Все хорошо, когда он поймет, будет еще благодарить, - словно прилипнув к телу Бэ, успокаивал ее или себя Патош.

– А ты уверен, что получилось?- насторожила своего ухажера девушка.

Патош, видимо, не ожидал такого вопроса или о некоторых обстоятельствах своего плана от уровня нахлынувших эмоций и свершений позабыл. На мгновение он замер, механизмы в его голове срабатывали поочередно, в таком же порядке запуская цепочку последовательных действий, направленных на восстановление равновесия между достигнутым результатом и вероятными ожиданиями. Он вскочил с кушетки. Оправился, отряхнулся, словно сбросил окутавшее его одеяло из опиумной шерсти и вернулся к реальности. По крайней мере, так показалось писателю. Видимо, эта девушка со странным именем, хотя, вероятно, это вовсе не ее имя, а очередная безумная выдумка Патоша, действовала на него отрезвляюще.

– Ты никогда не задумывался о том, что такое мир вокруг нас, - чуть неожиданно теперь она заговорила с писателем.- Вот мне было абсолютно ясно чуть ли не с детства, что все это пестрое, серое и грязное, все то, что мы называем обществом, работой, друзьями, любовью - все это пустое место. Мы рождаемся, взрослеем и живет пустой жизнью, которую кто-то заполняет различными установками, целями и задачами, только бы у нас появлялся смысл вставать утром с кровати, идти на работу, соблюдать традиции своего общества, плодиться, умирать, дружить или воевать. Как будто, все это сложная компьютерная программа, где каждый действует в соответствии с четко прописанным только для него алгоритмом, и этот алгоритм мы называем жизнью. Кто за этим стоит? Бог, скажешь ты. Нет, Бог - это вирус, отвечу я. Он проникает в тело файла и заражает его. Он не работает на систему, он разрушает ее.