– Что вы с нами сделали?- писатель рухнул на пол рядом с кушеткой, обхватил голову руками, словно спасая ее от предстоящего расщепления, и едва не заплакал. Действительно, горький ком подступал, хотелось кричать, реветь, рвать жилы - только бы вернуться в то настоящее, в котором он писал, встречался с Катей, обедал в бистро, радовался первому весеннему теплу и просто жил.

– Я не знаю, как объяснить,- чувствуя его состояние, мягким нежным, почти материнским, голосом начала Бэ,- но тот мир, который все мы считали своим домом, ту жизнь, которую мы называли своей жизнью - все это вложили в нас в виде сложной кибергенетической программы и четко контролировали на протяжении многих лет. Неужели, ты никогда не думал, о том, что все заранее известно и предопределено. Ты родился, пошел в сад, затем в школу, поступил или нет, нашел работу или нет, собирал, откладывал, женился, родил детей, старался, не досыпал, радовался и плакал, купил дачу, посадил картошку, вышел на пенсию, стал рыбачить и кряхтеть у телевизора,- казалось, она могла бы продолжать бесконечно, но вмешался Патош.

– Практически, у всех все одинаково. Все мы изнемогает от различных, но типичных желаний и делаем то, что от нас ожидают и хотят.

– Культ денег, славы и похоти порождает войны, насилие и смерть, а это, в свою очередь, лучшие механизмы сдерживания и контроля, - добавила Бэ.- Может, даже иначе и нельзя, но человек вправе выбирать, а нас лишили такого выбора.

– Да, нет, можно иначе и нужно иначе, - заперечил ей Патош.

– В любом случае, нам мало, что известно. Необходимо встретиться с Папой Геде, - не желая бесполезных споров, резюмировала Бэ.

– Опять этот тип. Клянусь, если он снова начнет тебя лапать, я ему врежу,- разозлился Патош, явно припомнив кое-какие обстоятельства их прежних встреч.

– Успокойся, я теперь с тобой. Я так решила. А с ним будь повежливее: только благодаря ему, все получилось,- она высказалась и погладила любимого по голове, как сорванца кота, который нагадил в тапки или спер сосиску.

Вдруг, весьма неожиданно писатель, не обращая никакого внимания на их телячьи нежности, вскочил на ноги, забегал из угла в угол, а отыскав свою куртку, метнулся к двери. У двери остановился, проверил карманы и с удивлением достал свой мобильный телефон... вот, идиот, почему сразу не проверил.

– Эй, ты, что делаешь?- шагнув навстречу, чуть озадаченно спросил Патош.

– Вызываю помощь,- нетерпеливо вдавливая кнопки, отозвался писатель,- нам всем. Нам всем нужна помощь. Нам всем... Врачей или спасателей, я не знаю.

– Нельзя!
– еще чуть приблизившись, едва не крикнул Патош.

– Стой!- вытянув, как шлагбаум, руку, остановил его писатель.- Не подходи ближе, - он снова, но уже со злостью вдавил телефон почти под кожу,- похоже, батарея. Тогда пойду пешком, я приведу медиков.

Атмосфера накалялась. Градус повышался. И не хватало только херманновских виолончелей и скрипок, чтобы в полной мере проникнуться душещипательностью момента.

– Ладно, хорошо, пожалуй, ты прав,- довольно неожиданно проговорила своим почти меццо-сопрано Бэ,- у меня есть телефон.

И писатель шагнул ей навстречу, ибо в такие моменты всегда хочется верить тому, кто перешел на твою сторону. А вера слепа, а слепая вера еще и безрассудна. И он, наивно полагаясь на удачное разрешение всех возникших проблем, или, хотя бы, их части, конечно, не замечал хитрые выстрелы глазами в сторону Патоша, и брел вперед. А, она, словно азбукой Морзе, доносила послание своему подельнику: три точки - три тире - три точки. Лишь только после, вместе со знакомым сладковатым одурманивающим ароматом, он вернулся в жестокую реальность, где сознание снова заговорило с ним неприятной, но интонацией, вроде: нас снова усыпляют; пора уже привыкнуть и получать удовольствие; ты - лох.

Глава 4

Он боялся открывать глаза, пока не придумал план. А план все никак не приходил: то ли все разумные мысли вытрясло на кочках и ухабах, то ли разумных мыслей в голове никогда и не было. Но трясло здорово. За рулем была Бэ. Патош расположился рядом с ним на заднем сидении. Писатель с периодической неприязнью ощущал его несвежее дыхание на своем лице. Двигались они, судя по шуму, уже в черте города. Притормаживали, разгонялись, останавливались и сворачивали. Чаще всего налево, как какой-то блудливый автомобиль. Поначалу писатель путал сигналы клаксонов с гулом ветра в своей голове, но когда они становились все громче и громче, уже догадался...

– Ты, понимаешь, детка,- выхватил он одним ухом, видимо, уже давно продолжавшийся разговор Патоша и Бэ,- они нас не видят.

И писатель отчетливо представил картину, на которой акварелью: широкий проспект, тяжелые под слоем пыли машины, клубы дыма от горящей резины и маленький мальчик в детском сидении, перемотанный заботливой мамашей несколькими ремнями, больше похожими на упитанных удавов. И этот мальчик смотрит в свое окошко, внимательно изучая и впитывая окружающий его мир, а вместе с этим миром и волшебный автомобиль, который движется сам по себе, словно, это и не автомобиль вовсе, а ковер-самолет. Ребенку проще: все, что не понятно, можно объяснить сказкой. А как это объясняли взрослые, писатель не знал. Видимо, никак, и от бессилия они просто сигналили в надежде разбудить того, кто сможет это сделать. Писатель еще раз незаметно ущипнул себя. Вдруг, их надежды связаны с ним, а он связан своим пуховым одеялом, скинув которое, сейчас проснется в своей квартире. И все будет замечательно или замечтательно. Только вот, откуда в его квартире этот предсмертный визг тормозов?..

– Сворачивай!- бешено заорал Патош, и Бэ свернула, оставляя за собой скрежет металла, треск стекла и крики прохожих.

В небольшом заносе машина чуть колыхнулась, как лодка на волне, а вместе с ней и пассажиры, как неловкие гребцы, налегающие на весла с разных сторон. Писатель завалился на Патоша, а тот уперся в дверное стекло. Притворяться более не имело смысла, и план возник сам собой, как часто бывает в экстремальных ситуациях. Правда, также часто такой план превращает экстремальную ситуацию в фатальную. Но выбирать не приходилось, писатель воспользовался моментом и со всей силы припечатал голову Патоша к стеклу. Тот визгнул и взбрыкнул, но нападавший навалился на него всем телом и еще несколько раз ударил больно локтем - в голову, в шею, в грудь. Затем, дабы не потерять бесценность неожиданности, писатель изловчился пнуть ногами водителя, и хрупкая Бэ влетела своим не менее хрупким телом в рулевое колесо. Машина ей сочувственно просигналила, а после врезалась в столб. На всей скорости и со всей силой, а сила в ней была лошадиная. Столб, как ни странно, оказался качественным, и так же качественно он очутился едва ли не посередине капота, как будто, пророс через двигатель от земли к солнцу.