– Мы знаем, мы все знаем. Не волнуйтесь, мы вам поможем,- все тем же мягким голосом успокаивал он и, аккуратно прихватив писателя за локоть, подтолкнул в сторону автомобиля. Второй санитар (писатель так и не понял, кто они: санитары, врачи или медбратья, а потому принял первое, что пришло в голову) занял место у второго локтя, так сказать, страховал.

– Меня отравили,- по пути продолжал рассказывать писатель, чтобы помочь быстрее установить причину своего расстройства, хотя, главным образом, надеясь на то, что ему, всего только и нужно, как ввести противоядие или какой-нибудь другой абсорбент, а не мучить прочей химией и изоляцией в психушке.

– Не волнуйтесь, нам все известно. Сейчас мы проедем в больницу, осмотрим вас, диагностируем причины и окажем всю необходимую помощь,- настаивал на своем санитар.- У нас лучшие специалисты, меня зовут Авдей, а мой коллега - Егор, с нами вам не о чем беспокоиться.

Егор, услышав свое имя, молчаливо, но чуть улыбнувшись, кивнул головой, словно простой скромный парень, которого наградили почетной грамотой. И почему-то эти два персонажа писателя нисколько не удивили, хотя в его состоянии все было объяснимо... Егор полез за руль, а писатель вместе с Авдеем забрались в будку. Две навесных лавки-сиденья, пара носилок под ногами, три канистры под топливо у заднего моста - вот и все убранство этой кареты.

Сквозь пыльную изорванную шторку писатель еще раз оглядел улицу, которую все также заполняли живые манекены.

– Скажите, а вы их видите?- понимая всю глупость вопроса, но изнемогая от желания, спросил он у Авдея.

– Конечно,- просто ответил тот и улыбнулся, но уже куда более загадочно.

Они тронулись с места. Сперва вздрагивая от каждого прикосновения с асфальтом, затем, словно привыкнув, набирая ход. Писатель наблюдал за дорогой все через ту же изорванную шторку, и немного странным показался тот факт, что они стремительно лавировали среди всех, застывших на месте машин, сворачивая и выворачивая именно в тех местах, где были преграды, как будто, его воображение и их реальность совпали.

– Не волнуйтесь, скоро приедем,- кажется, Авдей заметил легкое смятение и подозрительность в глазах пациента. Закончив предложение, он сразу же стал копошиться у себя в кармане и вместе с оторванной пуговицей и жевательной подушечкой достал из него шприц.

– Сейчас я введу вам успокоительное, - объяснил он логику своих действий.

– Он, хотя бы, стерильный?- для психически больного писатель задал весьма странный вопрос, что, даже, сам удивился своему благоразумию, будто, в состоянии душевного расстройства, он все еще оставался вполне трезво мыслящим и, даже, умным товарищем, что не могло не радовать. Показалось, что и Авдей удивился услышанному, но как-то по-своему, особенно, профессионально.

– Конечно,- не найдя более весомых аргументов, ответил он.

Уверенной рукой санитар выгнал из шприца лишний воздух, и тот с капельками прозрачной жидкости взлетел вверх и растворился на обшивке салона. Вслед за капельками вверх сперва полетел писатель, затем Авдей и, уже замыкая, Егорка. Раствориться на обшивке никому не удалось: Егор вмял зубами крышку моторного отсека, что располагалась в сердце кабины; Авдей влетел затылком в крепление для носилок, что повисали на бортах салона, как два крюка для одежды; писателю повезло больше всех и, перевернувшись, его просто накрыло отломанное сиденье. Подобный механизм причинения телесного вреда повторился три раза, видимо, по количеству кульбитов автомобиля. Две аварии за несколько часов явный перебор, правда, пожаловаться было не кому, разве, только себе.

Несколько минут он так и лежал, проклиная всех и вся.

– Жалуйся,- эхом донесся голос сверху.

Чья-то громоздкая тучная тень нависла над ним и повторила:

– Жалуйся. Иль не живой?

Согласиться с последним даже захотелось, но подвел организм, и писатель кашлянул, а мертвые, как известно, не только не потеют, но и не кашляют.

– Живой,- радостно утвердил голос тени, схватив потерпевшего за что-то ниже пояса. И потащил за собой. Как тачанку с навозом по весне сельчане вытаскивают на огород, удобряя уставшую после зимы землю. И писатель тоже почувствовал себя чем-то переработанным, лишенным твердой оболочки и выброшенным на сухую рыхлую поверхность.

Чужие ноги выволокли его на свежий воздух. В перевернутом мире он еще успел разглядеть машину скорой помощи со смятой крышей, служившей теперь днищем, осколки стекла, фар, даже шприц среди отвалившихся частей кузова. Санитаров он не видел, зато громоздкая тень медленно превратилась в мужчину лет сорока с пышными-пышными рыжими усами, которые запомнились больше всего. Захотелось их пригладить, потрепать, засунуть свои пальцы и покрутить, он даже протянул руку, но ее сразу перехватили, взвалили на знакомые плечи и потащили дальше. К припаркованному в пяти шагах тонированному седану. Упав на мягкую теплую обивку заднего сиденья, он носом уперся в знакомые коленки, осмотрел части тела чуть повыше и узнал Бэ. Знакомые плечи, которые дотащили его до машины, принадлежали Патошу.

– Трогай. Быстрее,- скомандовали губы, спрятанные под шикарными рыжими усами, и тот, что был за рулем, вдавил газ. Писателя качало, бросало из стороны в сторону, как в детстве на каруселях, слева-направо, справа-налево. Он, то и дело, стучал головой в бок Патоша, то падал на спину Бэ. По-видимому, они пытались его удержать на месте, что-то говорили или наговаривали, но не справлялись, хотя подробностей он уже не помнил. Туман спускался от макушки - до пят, скрывал и сковывал все жизненно важные рефлексы. В таком тумане можно было только заблудиться, что он и сделал.