Периодически цесаревич предупреждал её о возможных колдобинах и ямах, а также о поворотах, но по большому счету на протяжении первой четверти часа они пробирались по каменному мешку в полном молчании. Узкий коридор, едва ли в сажень шириной, долгое время был абсолютно прямым, и единственной проблемой являлись изменения его высоты – где-то арочный потолок опускался так низко, что приходилось сильно пригибаться, чтобы ненароком не удариться об острые камни. После он несколько раз вильнул влево, а потом Николай отчего-то сам свернул в еще более узкое (пожалуй, в пару аршинов) ответвление. Сыростью отсюда тянуло не так сильно, как из оставленной ими части, но теплее ни на градус не стало. И, вдобавок ко всему, где-то послышался отвратительный писк – то ли мышиный, то ли крысиный. Инстинктивно приподняв юбки, Катерина еще внимательнее стала вглядываться в освещаемый двумя свечами с её канделябра участок пола, дабы ненароком не наступить на бросившегося к ней грызуна – кто знает этих животных, что им в голову взбредет.

Когда Николай внезапно остановился, ничего при этом не сказав, Катерина по инерции сделала еще несколько шагов, тут же ударяясь лбом о его напряженную спину и чудом лишь успев вывести руку в сторону, чтобы не опалить мундирный полукафтан.

– Что там? – хриплым голосом поинтересовалась она, не понимая причин неожиданной задержки и делая шаг назад. Попыток обойти и выглянуть не предпринимала: хотя бы потому, что ширина коридора не позволяла этого сделать так, чтобы не оказаться прижатой вплотную к цесаревичу.

– Лестница, – коротко сообщил тот. – Стойте здесь – я спущусь и проверю, чем она оканчивается.

Катерина нахмурилась, но ничего говорить не стала: бороться с упрямством Николая было бы бесполезно. И без того было ясно, чем бы окончился их новый обмен укоряющими репликами. Он не желал позволить даме рисковать собой, она – тревожилась за жизнь и здоровье Наследника Престола. Аргументы с обоих сторон были неоспоримыми. Внешне спокойно наблюдая, как тот медленно преодолевает узкие ступеньки, постепенно скрываясь где-то в темноте провала, Катерина старалась дышать как можно размереннее и про себя шептала молитву – её намерение никак более не сближаться с цесаревичем и вернуть их отношения в ранг официально-вежливых не мешало искреннему беспокойству за него. В конце концов, она служила короне и имела право на волнение подобного рода.

Минуты, проведенные в одиночестве, показались вечностью: холодная рука стискивала фигурное основание золотого канделябра так, словно хваталась за спасительную соломинку, в то время как негнущиеся пальцы свободной оглаживали края нательного крестика. И до рези в глазах Катерина вглядывалась в зияющую яму перед собой, куда уходила старая витая лестница. Ожидая. И молясь.

Когда чернильная тьма приобрела оттенки серого, а после и постепенно потеплела от огонька свечи, она с облегчением выдохнула и на миг прикрыла глаза, не сдерживая слабой улыбки. Тут же стершейся, стоило Николаю наконец вновь подняться на поверхность – это было не то, что она готова демонстрировать. Не стоит.

– Что там? – повторила она свой недавний вопрос, но уже адресуя неизведанному для нее нижнему уровню. Цесаревич не выглядел встревоженным, что дало ей шанс надеяться на лучшее.

– Спуск к первому этажу: оттуда можно будет выйти в Камеронову галерею.

Представив, какие слухи пойдут, стоит ей появиться с цесаревичем среди оставшихся в Царском Селе фрейлин (именно им отвели эту постройку), Катерина не замедлила уточнить:

– Выхода за пределы дворца там нет?

Николай пожал плечами: когда они с братом здесь бегали (с большим количеством свечей, бесспорно), они не искали выходов – просто наслаждались возможностью исследовать неизведанное, заодно спрятавшись от учителя. Однажды они даже изрядно напугали государыню, не появившись к обеду: их в тот день слуги с ног сбились искать. Однако о своем тайном месте матери мальчишки не рассказали – решили сохранить это между собой. И только Катерина спустя столько лет оказалась посвящена в этот секрет.

– Должен быть, но я не имею ни малейшего предположения, где он находится.

Молчаливым кивком приняв эту информацию, Катерина подошла ближе к краю и, отказавшись принять руку – тактильных контактов она избегала еще более рьяно, нежели зрительных – дождалась, когда Николай начнет спуск вновь, прежде чем ступить на покатую каменную ступеньку, крепко придерживая юбки одной рукой. Каждый шаг на фут ниже был особенно осторожным и взвешенным, поскольку количество света, выданное догорающими свечами, оказалось недостаточным, чтобы рассмотреть всю лестницу, а от её закручивающегося направления и однообразия узких линий под ногами картинка плыла. В какой-то момент Катерина даже пожалела, что отказалась от поддержки, но все же надеялась сохранить трезвость сознания. В конце концов, опыта в исследовании подземелий и просто заброшенных строений у нее не было, но на кисейную барышню, ни разу не покидавшую маменькиного крыла, она уже не походила.

Взгляд то и дело уходил с темно-серого камня, холод которого пробирался даже сквозь подошву мягких туфель, ощущающих каждую неровность пола, на плечи цесаревича – узкие для мужчины, но даже в такой ситуации сохранившие идеальную осанку. Мысли, вроде бы сконцентрированные на крайне опасном спуске, нет-нет, да пытались упорхнуть в неверном направлении. Будь у нее твердая поверхность под ногами, Катерина бы точно зажмурилась, но делать этого сейчас было категорически нельзя.

Недовольно (в отношении самой себя) выдыхая, она с удвоенным усердием принялась выбирать место, куда можно ступить в следующий момент. Но все же просчиталась – проклятый каблук скользнул по разрушенному краю, осыпавшемуся мелкой крошкой.

Беззвучно схватив губами воздух и взмахнув руками – она даже испугаться не успела – Катерина постаралась податься вперед, чтобы удержать равновесие, но едва ли помогла себе: вместо падения на спину и удара затылком поняла, что сейчас сорвется в пустоту и, что значительно хуже, рискует задеть цесаревича, опережающего её на шесть-семь ступеней.

Каким чудом она не упала, а только на инерции практически пролетела это расстояние, сумасшедше перебирая внезапно оледеневшими и разве что не онемевшими ногами, все же врезаясь в Николая – она даже не поняла. Сердце неистово колотилось в груди, создавая гул в ушах и пульсацию где-то в голове, за которыми обеспокоенный голос цесаревича оказался разобран далеко не сразу.