Второй день внимательно просматривая каждую заметку и едва ли не по слогам разбирая заголовки, Катерина силилась найти хоть что-то, способное объяснить причину присутствия этих газет в закрытом на замок ящичке, куда не мог попасть ничего не значащий мусор. Однако ей на глаза даже знакомые фамилии не попадались, что уж говорить о каких-нибудь происшествиях, которые могли иметь значение для её семьи. Исключение – декабрьское восстание, но скупые двадцать семь строк о нем были прочтены на шесть раз, а ничего хотя бы мало-мальски ценного обнаружить не удалось.

Шумно выдохнув, Катерина отклонилась назад, утопая спиной в подушках, прислоненных к изголовью постели. Поджав губы, она настойчиво скользила взглядом по начавшим выцветать буквам, как когда-то – по неровным строчкам чужих писем; беспорядок вокруг, сотворенный множеством раскрытых газет и скомканным покрывалом, её уже не волновал, хотя обычно Катерина внимательно следила за опрятностью своей спальни. Даже её вид выдавал крайнюю степень задумчивости и погружения куда-то на самое дно мыслей: всегда аккуратно собранные волосы сейчас были лишь заплетены в косу, из которой уже выбилось несколько волнистых прядей, утреннее платье так и не сменилось, хотя время доходило к четырем, а на лице не было ни грамма румян и пудры – только обкусанные губы выделялись ярким пятном на бледном лице.

От напряжения, что сохранялось уже вторые сутки, понемногу начали болеть глаза, и четкость взгляда терялась, однако Катерина упрямо продолжала изучать то газеты, то лежащий рядом лист бумаги, на который она спешно перерисовала свою случайную находку – семейное древо князя Остроженского. Или же, ей теперь стоило называть его Трубецким?..

Принадлежность дядюшки (Господи, как же трудно было его воспринимать за родственника!) к этому древнему роду ей открылась практически случайно – когда она, заприметив на стене тайной комнатки большую родословную, не имеющую отношения к Голицыным, из чистого любопытства рассмотрела каждый элемент и увидела слишком знакомые имена и не менее знакомые даты. А после вдруг вспомнилось, что однажды Борис Петрович упоминал свое родство с Трубецкими, хотя на тот момент ей думалось, что это такая же ложь, как и роман «тетушки» Ольги с Императором, и история Натальи Голицыной. Как оказалось, не все в его словах было плодом его собственных мечтаний.

Если верить этой родословной, батюшкой Борису Петровичу приходился Петр Алексеевич Трубецкой, ссыльный декабрист, вступивший в связь с крестьянкой Анной Остроженской. По отцу он состоял в родстве с Нарышкиными, а потому имел даже отношение к покойному Петру Великому. Принимая же во внимание то, что Катерине удалось обнаружить в одной из газет почти сорокалетней давности, в числе декабристов также находился Константин Алексеевич Трубецкой, младший брат Петра Алексеевича и, соответственно, дядюшка Бориса Петровича. Если эту родословную составлял сам князь, наверняка он успел получить какую-то информацию о своих родственниках, а потому появлялась вероятность того, что он вступал с ними в контакт.

Ощущая, как её разум застилается чем-то тягучим и липким, мешающим трезво мыслить, Катерина прикрыла глаза, ослабляя хватку и позволяя бумагам выскользнуть из пальцев. Даже имея перед глазами четкую картинку, она начинала путаться в семейном древе Трубецких, но более того она переставала понимать, в какую сторону ей двигаться теперь. Казалось бы – начни с ближайших родственников, однако кроме их имен и дат (которые, причем, имелись не везде) она ничего не имела. Не спрашивать же каждого встречного в Петербурге, знает ли кто Константина Алексеевича Трубецкого или кого-то из его детей, которых, впрочем, могло не быть – эта ветвь на рисунке не получила продолжения. А с учетом того, что родился он еще в конце восемнадцатого столетия, сейчас его вполне уже могло не быть в живых.

Единственным вариантом было написать маменьке, однако, кто мог поручиться, что она знает хоть что-то?

С мученическим стоном потянувшись – затекшая спина отозвалась болью, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, какой судорогой сейчас сведет ноги, стоит только их спустить с постели – Катерина обернулась к письменному столу, невольно скользя взглядом по маленькой семейной фотографии в простой гипсовой раме.

Пожалуй, у нее действительно не было выбора.

Комментарий к Глава шестнадцатая. Не разрушай эти рамки

*домашнее прозвище вел. кн. Константина Николаевича, сына Николая I.

========== Глава семнадцатая. Оттают мечты, погибшие в лютый мороз ==========

Российская Империя, Царское Село, год 1864, июнь, 2.

Как и говорил Александр Александрович, не прошло и недели, как тишина опустевших стен разорвалась в клочья: они готовились принять Лейхтенбергскую фамилию. И пусть даже сам цесаревич не отдавал особых распоряжений на этот счет – подготовить комнаты не то же, что заняться торжественным приемом, от которого отказались – дворец загудел, словно улей. Николай, морщась от то и дело являющихся к нему с вопросами придворных и слуг, уже подумывал о том, что ничего не меняется – есть ли здесь родители, нет ли их, все одно: эти чертовы гофмаршальские приготовления даже по самому незначительному поводу обязаны состояться. Как еще ему позволили обойтись без грандиозного бала в честь кузенов, ограничившись ужином в Белой столовой. Бесспорно, не без развлечений – он хорошо знал о любви кузин к пению и чтениям, но это все же должно было походить на домашний вечер в кругу близких, а не помпезное торжество.

К великому счастью цесаревича, из старших родственников в ближайшее время визитов наносить никто не намеревался – Мария Николаевна предпочла остаться во Флоренции, Ольга Федоровна – супруга дяди Михаила, почти ровесница самого цесаревича (ей было двадцать пять), разделила с оным наместничество на Кавказе, хотя её-то Николай был бы рад видеть. Единственное, что к Троицину дню намеревались прибыть Ольденбургские, и это могло стать причиной некоторых неудобств, поскольку их разговор с юной принцессой, Екатериной Петровной, вышел крайне неловким – на его известие о скорой помолвке она отреагировала не так, как ему бы хотелось. И вряд ли при новой встрече она станет вести себя, словно бы никогда не было между ними матримониальных договоренностей (пусть даже они исходили отнюдь не с его стороны и официально не озвучивались). Впрочем, до их приезда еще оставалось немного времени, которое Николай намеревался прожить как можно свободнее – часы и минуты утекали сквозь пальцы, и неотвратимость расставания все сильнее напоминала о себе. Однако в следующие несколько дней он надеялся не думать об этом, дабы оставить в памяти лишь светлые мгновения, проведенные в Царском.