– Улыбайтесь, Катрин, – едва склонившись к ней, почти шепотом произнес цесаревич. – Вы дрожите так, что я всерьез начинаю волноваться за Вас.

Она намеревалась было ответить какой-нибудь колкостью, однако все слова застряли где-то в горле, когда взгляд её зацепился за Евгению Максимилиановну, отвлекшуюся от своих забот и направившуюся в их сторону. И промедление Катерины относилось отнюдь не к тому, что она не знала, как вести себя с герцогиней – ей овладело изумление. Этикет требовал от барышень особого фасона платья для балов и торжественных вечеров (даже если это были почти домашние салоны), которому в обязательном порядке следовали все члены царской семьи, тем самым задавая тон для остальных. И потому увидеть, как лицо императорской крови позволяет себе некую… экстравагантность, было в высшей степени шокирующим зрелищем.

Девятнадцатилетняя герцогиня Лейхтенбергская разительным образом отличалась от прочих присутствующих здесь дам даже при том, что оные были преимущественно её сверстницами. Против глубоких декольте с кружевными оборками и пышных юбок на кринолине из китового уса – глухой верх на пуговицах и значительно менее объемный силуэт от туго утянутой талии. Против потрясающих своими расцветками и изяществом шелков – песочная тафта и воздушный белый батист. Такое платье могло бы носить характер лишь утреннего, а потому столь явно бросалось в глаза.

И, тем не менее, Евгения Максимилиановна подавала себя так, что едва ли кто мог бросить в её адрес негодующий взгляд: достоинства в её движениях было куда больше, чем у любой одетой по всем правилам светского этикета барышни.

– Никса! Как всегда удивительно пунктуален! – она счастливо улыбнулась цесаревичу, подавая ему руку для церемониального поцелуя, а после переводя взгляд лучащихся теплом глаз на его спутницу. – Вы, должно быть, Екатерина Алексеевна? – и, не дожидаясь подтверждения, тут же добавила: – Позволите называть Вас «Катрин»?

Та смешалась на мгновение, прежде чем, мысленно отчитав себя, склониться в книксене.

– Как Вам будет угодно, Ваше Высочество.

Она, признаться, не сразу поняла, как ей стоит именовать Евгению Максимилиановну: по отцу она носила титул «Светлости», однако как лицо императорской крови все же являлась «Высочеством» после смерти своего отца. А все правила на сей счет вдруг как назло выветрились из головы, оставляя там лишь девственную пустоту.

Герцогиня отреагировала тихим смехом, жестом давая понять, что с формальностями можно покончить.

– Оставим эти церемонии, – раскрыв веер, произнесла она и созналась: – Никак не привыкну к этому «Высочеству». Наслаждайтесь вечером, Катрин – Вам крайне повезло сегодня со спутником. А ты, – вновь перевела она внимание на цесаревича, который все это время лишь отстраненно следил за общением барышень, и аккуратно пригрозила вполовину сложившимся веером, – будь мягче с дамой.

Николай мысленно застонал: если кузина сейчас начнет припоминать ему старое…

К счастью, этого не произошло: обернувшись, Евгения Максимилиановна вдруг нахмурилась и, коротко распрощавшись (с обещанием еще найти их обоих), куда-то спешно упорхнула. Катерина, все еще воспринимающая происходящее с некоторой долей недоверия и изумления, медленно отвела взгляд от удаляющейся спины герцогини, чтобы заметить промелькнувшую на лице Николая тень облегчения.

Правда, радость его охватила рано – стоило им только проследовать к свободному столику, за который Катерина изъявила желание присесть (и, признаться, была бы не против на некоторое время остаться в одиночестве, а после, возможно, найти Сашеньку), как рядом, практически из ниоткуда, возник новый гость. И если цесаревич отреагировал на это абсолютно спокойно, то Катерина, медленно обводящая взглядом зал в поисках знакомых лиц (или, если говорить начистоту, повода сбежать), внезапно заметившая движение по правую руку, вздрогнула. Обернувшись к подошедшему, она несколько недоуменно моргнула, но, заметив, что цесаревич поднялся, поспешила последовать его примеру. Мало ли, с кем ей выпала честь обменяться приветствиями.

И, как оказалось, поступила разумно.

– Как всегда, стараешься появиться внезапно, – бросил тому Николай, впрочем, улыбаясь.

Гость пожал плечами, делая вид, словно это уже давно не стоит даже малейшего упоминания, и с такой же улыбкой сделал еще шаг. В следующий момент Катерина лицезрела крепкие объятия, говорящие обо всем лучше любых слов.

– Катрин, позвольте представить, – обернулся к ней цесаревич, отстраняясь от новоприбывшего. – Его Императорское Высочество, герцог Лейхтенбергский. Николай Максимилианович.

Она спешно склонилась в реверансе, мысленно укорив себя за невнимательность – ведь должна была сразу догадаться, что это не кто-то из свитских. Герцога Лейхтенбергского она видела впервые, однако имела «знакомство» по портретам, которые обязана была знать каждая фрейлина. И при личной встрече убедилась, что он обладал немалым сходством с цесаревичем: возможно, в силу того, что взял черты матери, великой княгини Марии Николаевны, в свою очередь крайне похожей на покойного Николая Павловича и лицом, и натурой. Но, как позже показало их более близкое общение, Николай Максимилианович характером значительно отличался от цесаревича – более легкий на подъем, более эмоциональный, в чем-то напоминающий ребенка с его впечатлительностью и живостью. В способности находиться в нескольких местах одновременно и вовлекать в игры каждого гостя на вечере ему могла составить конкуренцию разве что его младшая сестра, Евгения Максимилиановна.