— Благодарю Вас, Ваше Величество, — тихо, чтобы не выдать неровности своего голоса, произнесла княжна. Шелест юбок сопроводил новый, едва заметный шажок, прежде чем все еще подрагивающие пальцы обхватили заветную коробочку, чуть позже раскрывая её. На голубой ленте покоился вензель в виде крупной буквы “М”, усыпанный бриллиантами.

— Голицына Екатерина Алексеевна, с этого момента Вы являетесь моей штатной фрейлиной.

Официальное подтверждение из уст государыни прозвучало столь… неожиданно? Впрочем, оно являлось более чем просто долгожданным. Скорее чуть странно: Катерина еще не успела запамятовать, что стоит перед Императрицей Всероссийской, но Мария Александровна, с которой она уже не раз имела честь говорить, в подсознании имела менее царственный образ. И сейчас видеть в ней не только мать русского народа, но и правительницу, пусть и в тени её супруга, было так непривычно. На мгновение задержав дыхание, новоиспеченная фрейлина Ея Величества склонилась в глубоком реверансе, целуя руку своей благодетельницы.

— Я не подведу Вас, Ваше Величество, и докажу, что эта честь была оказана мне не зря.

— Я верю в Вас, Катрин. И верю Вам.

Восемьдесят ступеней стали её личным восхождением на вершину, от которой когда-то пришлось отказаться. Фрейлинский коридор третьего этажа при первом взгляде на него пугал своей протяженностью и количеством дверей. Сопровождавшая Катерину статс-дама сообщила, что здесь более шести десятков комнат, чем привела ту в легкое замешательство: она предполагала, что штат государыни и Великих княжон и княгинь немал, но чтобы настолько?.. Остановка перед одной из высоких дверей дала основание полагать, что именно здесь пройдут последующие месяцы, а, возможно, и годы, новоиспеченной придворной дамы, коей было так странно называть себя. Грубый голос её сопровождающей подтвердил эти подозрения, и на этом графиня посчитала свою обязанность выполненной, поскольку без лишних слов покинула княжну, предоставляя той самостоятельно обживаться.

Толкнув безликую дверь, Катерина сразу же встретилась взглядом с парой удивленных, по-детски круглых серых глаз. От такой неожиданности она чуть замешкалась, прежде чем войти в просторную комнату, названную статс-дамой квартиркой. И только после этого удалось разглядеть обладательницу тех самых глаз: ей оказалась невысокая, ладно сложенная барышня, кажущаяся погодкой самой Катерине, с уложенными на две стороны по ровному пробору волнистыми золотисто-русыми волосами. Светлое платье её с воздушными рукавами и широкой атласной лентой на отнюдь не точеной талии (неужто корсетом пренебрегала?) делало незнакомку похожей на ангела. Едва завидев вошедшую, она определила на невысокий столик письмо, что держала в руках, и сделала короткий шаг вперед.

— Ты новенькая? — сразу же догадалась обитательница комнаты, радушной улыбкой приветствуя гостью. — Мадам Тютчева говорила о тебе, — продолжила она, подходя к не знающей, как отреагировать на поток слов, княжне, и попыталась отнять у нее ридикюль, — Катрин, верно? Или тебе привычнее на немецкий манер — Кати? Впрочем, если желаешь, могу звать тебя Катериной, — безостановочный щебет незнакомки заполнил всю квартирку. Испугавшись столь странного напора, Катерина неосознанно шагнула назад. Казалось, что ее собеседница везде: в воздухе, в стенах, в её волосах и аромате духов. Вроде бы когда-то удалось привыкнуть к говорливости Эллен, способной уболтать любого, но со стороны совершенно чужого человека слышать столько в свой адрес в качестве приветствия еще не доводилось.

— Здравствуйте, — коротко поклонившись незнакомке, княжна всё же отвоевала свой ридикюль, опуская его на стул с атласной обивкой.

— Опустим этот официоз — он еще успеет набить тебе оскомину, — рассмеялась барышня, — меня Александрой нарекли, но при Дворе и дома зовут Сашенькой. Да присядь ты, — заметив, что новенькая соседка все еще со странной опаской поглядывает на нее, она потянула ту за руку в сторону кушетки, вынуждая всё же занять предложенное место, и сама устроилась рядом.

— Рада знакомству, — понимая, что неприлично превращать предполагаемый диалог в монолог с ожиданием её ответов, Катерина произнесла то, что и следовало. Правда, похоже, Сашенька (как же сложно было звать ее так даже в мыслях!) не того хотела. Нахмурившись, она стянула губы в ниточку, что сделало её похожей на обиженного ребенка.

— Право, перестань стесняться! Я же не съем тебя. Расскажи о себе? Кто и откуда, почему о тебе государыня упоминала? Ты же штатская, да?

Далеко не на все вопросы удалось бы дать ответы, особенно на те, что касались Императрицы, но и молчать ей бы не позволили. Подавив усталый вздох, княжна сплела пальцы рук в замок, привычно ища в этом жесте успокоение.

— Да, с сегодняшнего дня я в штате фрейлин Ея Величества. Можешь называть меня Катрин — мне известно, что при Дворе немало французских обычаев: от обращений до одеяний. Не мне это изменять.

— Ты не походишь на недавнюю выпускницу Смольного — почему тебе так поздно вручили шифр?

Пытливость ума Сашеньки рисковала разбить все то нежелание рассказать о себе чуть больше, чем требовалось, поскольку эта девушка не намеревалась отступать. Уже жалея о том, что ей так “повезло” с соседкой (разве что статс-дама ошиблась?), Катерина продолжила давать скупые ответы. Удовлетворяли ли они её собеседницу — сказать было сложно: та в свою очередь рассказывала столько, что Третье Отделение бы восхваляло небеса, появись у них такие словоохотливые преступники. Из живых и бойких речей Сашеньки удалось узнать, что она приходилась дочерью воспитателю самого Императора — Василия Андреевича Жуковского, и свиту государыни пополнила не так давно. Это, пожалуй, было главное, что осело в памяти Катерины: о привычках и детстве своей соседки она не имела желания знать что-либо, поскольку вряд ли бы ей это пригодилось. И лишь из вежливости односложно реагировала на ту или иную фразу.

— Я тебя, наверное, утомила, — спохватилась Сашенька, резко обрывая рассказ о сломанной броши Императрицы и причастности к этому происшествию фрейлины Ланской. — Располагайся пока: через час будет ужин, мы должны спуститься к нему. Если ты не возражаешь, я тебя оставлю ненадолго.

Вспорхнув с кушетки, она преодолела расстояние до выхода и скрылась за дверью, предоставляя возможность оставшейся наедине с собой Катерине, наконец, собраться с мыслями и осмотреться. За мутным стеклом окна, лишенного даже самых скромных занавесок, раскинулась Александровская площадь, присыпанная снегом, и, пожалуй, это было единственным, что радовало глаз. Если кому придворная жизнь виделась полной роскоши и дорогого убранства, то один лишь вид квартирки фрейлин мог развеять все эти представления: разделенная серой деревянной перегородкой комната одновременно служила и гостиной, и спальней для её хозяек. На меньшей половине располагались горничные, приставленные к обитательницам квартирки, на большей властвовали сами придворные дамы. Только “властвовали” — слово слишком громкое для тех, кто не имел даже личного гарнитура: меблировка составлялась из старых вещей, покинувших основные комнаты второго этажа и Императорской половины третьего. Так рядом со шкафом красного дерева соседствовал низкий восточный столик и кушетка в стиле ампир. Разве что отделка стен и потолка выглядела гармонично, пусть и не слишком изысканно и помпезно: без гипсовых скульптур и позолоты. За тяжелыми портьерами скрывались узкие кровати, на одну из которых Катерина перенесла ридикюль в надежде успеть разобрать вещи до возвращения Сашеньки.