— А в этом есть резон, — вдруг нахмурился цесаревич, делая несколько решительных шагов к не совсем понимающей, какие из ее слов натолкнули его на мысль, княжне. — Что, если Вас не собирались убивать?

— Что Вы хотите этим сказать, Ваше Высочество?

— Что, если целью неизвестного было именно Ваше положение при Дворе? Действительно, отношение Императора к Вам крайне нестабильно, и любая новая «провинность» способна стать роковой. Что, если неизвестный знал о Вашей нелюбви к профитролям, и о том, что к ним неравнодушна mademoiselle Жуковская? Все выглядело бы так, словно Вы избавились от неугодной Вам барышни, тем более намедни у Вас случилась ссора.

— Какой вздор, — массируя виски, выдохнула Катерина, — неужели можно и впрямь поверить, что я из-за сломанного веера стала бы?.. Нет, это абсурд.

— Как знать, — Николай остановился в паре шагов от нее, опираясь на перила, — Вы ведь не запамятовали о способности дворцовых сплетников из любой мелочи развить повод для кровной мести?

— И вправду. Но даже если так, стоило отправить от моего имени пирожные mademoiselle Ланской — о нашей с ней вражде весь Зимний осведомлен. Здесь бы ни у кого сомнений не возникло в мотивах.

Цесаревич хмыкнул, оценив верность суждений своей собеседницы, и задумчиво потер переносицу. Действительно, такая версия была крайне шаткой и могла сработать только в случае, если преступник вообще ничего не просчитал. Вот только если причина крылась в чем-то другом, ситуация становилась намного серьезнее и абсолютно ему не нравилась. Если кто-то и впрямь надеялся избавиться от Катерины, неудачным покушением все не завершится.

— Помните, Вы желали научиться стрелять? Я готов дать Вам несколько уроков.

Возможно, пришло время сменить роли. Тем более что именно она была барышней, которую надлежало защищать.

Комментарий к Глава вторая. И станет ночь длиннее дня

*Мари Мадлен де Лафайет, французская писательница, особую известность получившая после романа «Принцесса Клевская», который, собственно, и читала м-ль Жуковская.

**желтые крокусы «читались» как «жалеете ли Вы о своих чувствах?»

***croquembouche — французский десерт, изготавливаемый на большие праздники (та же свадьба); представлял собой большую пирамиду из профитролей, украшенную карамельными нитями, белыми шоколадными цветами и миндалем.

Que vous arrive-t-il - что с вами? (фр.)

C’est impossible - это абсолютно невозможно (фр.)

Ф.Ф.Маркус был дежурным медиком Александра II, однако с трудом нашлось даже его имя, а с отчеством вообще беда. поэтому поставила оное почти наугад, и если кто может точно подсказать — буду благодарна.

========== Глава третья. Только месяц в темном небе ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 2.

Николай не был подвержен беспочвенной панике или же частым пустым размышлениям, тем более что времени на подобные мысли в расписании того, кого готовили на роль следующего правителя империи, не имелось. Однако ситуация, в которую оказалась вовлечена Катерина, не походила на простую, пусть и злую, шутку. И несмотря на то, что удар готовился для царской фамилии, беспокойство за непричастную к этому барышню было намного сильнее, чем за собственную жизнь. На столе белел лист тонкого, изломанного линиями сгиба, пергамента, почти от края до края заполненного тонкими, острыми буквами, прижимающимися друг к другу словно дети, попавшие в непогоду. Возле — в беспорядке лежали такие же, но исписанные едва ли на треть, смятые в бессильной злобе. Известия, принесенные на далее чем час назад доверенным лицом, и без того не давали поводов для радости, а подкрепленные ответом на его собственное письмо заставляли стиснуть зубы и на долю секунды пожалеть о том, что сейчас власть в руках отца, а не его собственных. Николай никогда не рвался к трону: он не сказал ни единого слова против судьбы, уготованной правом рождения, послушно обучался (с искренним интересом и усердием) и внимал словам отца и деда, зная, что ему доверили миллионы жизней еще в момент его появления на свет, когда колени перед колыбелью преклонили все члены императорской фамилии; и, возможно, теперь, полностью подготовленный к управлению страной, он бы первое время не знал, как жить, если бы статус Наследника-цесаревича перешел, например, к Саше. Однако, появись у него этот шанс — на жизнь частного лица — он бы, вполне вероятно, за него ухватился.

Но не сейчас. Не в момент, когда, обладай он уже всеми полномочиями, он бы мог сделать хоть что-то для близкого человека. А иначе — к чему вся эта власть, если невозможно защитить самое родное?

Резким движением смахнув все, что громоздилось шаткими стопками на письменном столе, Николай шумно выдохнул и с силой сжал ладонями виски; тупик. Он не мог обратиться к отцу — тот бы вновь списал все на увлечение «прехорошенькой барышней» и посоветовал трезво смотреть на вещи и ждать до получения точных доказательств, как уже сделал месяцами ранее, когда Катерину обвинили в покушении на Марию. Он не мог задействовать Третье Отделение, которое подчинялось непосредственно Императору, потому что все пришло бы к той же точке. А собственных доверенных людей у него было не так много, чтобы они сумели выполнить все его приказания одновременно: иначе же оставалось немало свободных выходов, через которые мог улизнуть преступник. И даже сумей он расставить ловушку и обезвредить злоумышленника, он будет не вправе судить. Отец же, наверное, никогда не увидит всех доказательств, что хочет видеть, чтобы вынести приговор.

Порой казалось, что отец с большим удовольствием бы оставил престол на Владимира или Сергея, даром что те были еще слишком малы, потому что Николай не видел с его стороны той степени доверия, что исходила от деда, действительно готового передать ему страну. Будто бы эти обвинения в слабости тела были лишь прикрытием для не высказанных слов о слабости ума и воли, что, конечно же, не имело никакого отношения к нему: все учителя и министры как один утверждали о невероятной одаренности цесаревича. И отчего тогда столь слеп и глух к нему был собственный отец, он понять не мог.

«… Как и предполагалось, барышня отсутствовала двое суток, после чего вернулась в четвертом часу, не зажигая свечи. Утром нанести визит ей не удалось — мажордом настаивал на том, что «пущать не велено», а после обеда квартира вновь опустела… <…> Если на то будет Ваша воля, мой человек проследит за упомянутым Вами господином, однако я имею сомнения в его причастности к этому делу за отсутствием у него причин к мести…»

Возможно, он и впрямь подвергал подозрениям невинного, однако сейчас Николаю виделось лучшим выходом знать о действиях всех, кто имел хотя бы малейшую возможность оказаться вовлеченным в авантюру, нежели случайно упустить даже самую незначительную деталь. Двумя днями ранее он по всей строгости допросил служанку, что доставила Катерине злополучную корзинку: девица клялась и божилась, что впервые видела госпожу, потребовавшую от нее данной услуги, однако она утверждала, что действовала по высочайшему приказанию и потому имени своего не раскрывала. Трясущаяся что осиновый лист, запинаясь через слово, служанка как могла описала внешность незнакомки, после чего еще долго молила о снисхождении и смягчении наказания. Впрочем, Николай не имел намерения карать — что было взять с подневольной девицы?