— Не твоего ума дело, — огрызнулся раскрасневшийся хозяин, жестом приглашая спутников во двор. — Проходите, не все же время нам мерзнуть... А ты, — снова обратился к батраку, — распряги лошадей, гости у нас задержатся. И Заське передай, чтоб возницу накормила...

— Я помогу распрягать, — сказал третий гость, самый молодой из прибывших, и занялся лошадьми, к которым с измальства питал душевную слабость. В то время мужчины поднялись на крыльцо, потоптались, сбивая снег с ног. Только один из прибывших занес сапог над порогом — из дома выбежал мальчик зим восьми, Иваська.

— Ох, как ты вырос! — изумился высокий мужчина, взвихрив мальцу волосы.

— Я забыл уже, как пан выглядит! — сказал мальчик.

— Горюшко! Вправду, значит, я так долго у вас не бывал...

— А чего это ты, забывчивый наш, из дому выскочил? Тебе кашля мало? — отец показал сыну кулак, совсем как давешнему хулигану с улицы: мальчишке запрещалось гулять на подворье до выздоровления. — Ну-ка, пойдемте скорее.

Они вошли в обширные сени, а после и в переднюю, большую комнату с потолком, нежданно высоким для деревенского дома. Пол устилали красивые, хоть и поистрепавшиеся, ковры; пахло свежим хлебом, сосной и совсем немножко — смолой. Также в воздухе витали дразнящие аппетит ароматы, и Ворох, большой любитель покушать, жадно затрепетал ноздрями. На дубовый стол с противоположной от входа стены смотрел из-под рушников образ Виляса, пред ним покачивалась на сквозняке лампадка.

Иваська побежал в светлицу к сестре, доложить о приезде крестного, и взрослые остались одни.

— Вот так и живем, кум. Не блещем, но и не жалуемся, чем богаты, тем и рады, — с улыбкой обратился к гостю пасечник Ворох, снимая шапку и кунью шубу.

Хозяин был невысоким и кряжистым мужиком в расцвете сил. Казалось, волосы его постоянно стоят дыбом — столь были непослушны. Как почти все в то время, пасечник сбривал бороду, но усы отращивал — длинные, черные, спускались они мало не до ключиц. Лицо Ворох имел широкое, как блин, вроде добродушное, но вводящее в заблуждение. Пасечник вел себя по-разному, смотря с кем: к слугам и людям победнее себя был он надменен, сварлив и придирчив, к равным — добр, а вот с теми, кто побогаче, несколько даже дерзок.

Рано поседевший кум его, Стольник, возвышался над Ворохом на добрые две головы. Отличался сей пан умом, ученостью, со всеми без исключения вел себя весело, добродушно, а потому располагал к себе людей. Это свойство его характера вместе с быстрым соображением да ученостью и помогло ему выбиться в писари к самому Потеху, князю лядагскому. С тех времен Стольник стал редким гостем в доме яструмового пасечника, хоть безмерно любил его дочь, соответственно, свою крестницу — Меланью. Давнехонько, ой как давнехонько писарь осенял защитным крестом Ворохову дочку, когда, с исполнением той дня, ее, крошечного младенца, впервые внесли в церковь и нарекли именем. Не счесть, сколько воды утекло с тогдашней поры, а княжий писарь помнил то событие, будто оно происходило вчера. Сам он ни жены, ни детей не имел, как перст был одинок.

— Ворох, брось! — тоже стягивая шапку, весело воскликнул Стольник. — На моем веку я ночевал в таких хибарах, что, ежели их не к ночи помянуть, твой новенький сруб — прям княжьи палаты. Неплохо устроился, неплохо... Места всем хватает, полагаю?.. Но где же хозяйка, Мелюшка?

Тут отворилась одна из выходящих в столовую дверей, и вошла заслышавшая голоса красивая женщина в строгом темном платье, с красными щеками и немного выбившимися из-под чепца волосами. Она была занята готовкой — хоть сие не приличествовало зажиточной панне, Осоня готовила сама и дело это любила да знала.

— Где ты ездишь, а? Сказал же, ненадолго, а сколько нет!.. Не знала уже, что думать, — спокойно сказала Вороху жена, с упреком глядя на него. Она никогда не повышала голос, но, мнилось, крик порою был бы предпочтительнее спокойного тона.

— Не попрекай, а посмотри лучше, кого я тебе привез! — кивнул на стоящего чуть позади Стольника, который как раз вешал свою шубу на крючки, Ворох. — В кои-то веки немного посидеть с кумом в корчме — не грех.

— Кум, Боже, какие люди! — Осоня, только что обратившая внимание на второго вошедшего, доселе спиной к ней стоявшего, аж руками от удивления всплеснула. Подошла, традиционно расцеловала нежданного гостя в обе щеки. Куму пришлось согнуться чуть ли не вдвое, ибо Осоня была еще ниже мужа. — Сколько не видали мы тебя, уж и не вспомнить!

— Он же теперь важная птица, — с малой толикой зависти вздохнул Ворох. — Еле уговорил заехать.

— Премного извиняюсь! — Стольник несколько комично поклонился, приложив руку к груди. — Просто не мог вырваться, ибо князь без меня, что старец без посоха, — шагу ступить не может...

Открылась другая дверь, и, обратив на себя взоры всех бывших в комнате, на пороге стала Меланья. Девушке только-только вот исполнилось девятнадцать зим. Длинная и толстая коса ее, цвета ореха, спускалась почти до колен; красиво очерченные губы отнюдь не располагали к поцелую, ибо все лицо, будто немного вытянутое и чуточку всегда удивленное, с тонкими чертами и черными бровями, дышало твердостью, стойкостью, что, несмотря на явную привлекательность, отталкивало.

Среднего роста, повыше родителей, Меланья имела тонкий, подобно стволу молодой калины, стан, который так и хотелось охватить рукой, привлекая к себе. Впрочем, при взгляде на строгое лицо девицы подобные мысли мигом улетучивались.

Увидавши крестного, девушка будто порхнула к нему, подобрав юбки. Лицо ее, утратив суровую твердость, вспыхнуло румянцем.

— Ого! Ну и вымахала же ты, Мелонька! — обнимая крестницу, изумленно воскликнул Стольник. — До чего же похорошела! Дай лучше разгляжу тебя, стань к свету! Он подвел ее к окну, поцокал языком и выдал восхищенно: — Расцвела, что тут скажешь! Уже и замуж пора!