Меланья не ответила, только вздохнула. Она и сама не знала.

— Панночко, чи можно узнать, когда едут гости? — неожиданно спросил за спиной Фадко. Меланья вздрогнула, хотела обернуться и... поскользнулась.

Васель, мгновенно подавшись вперед, обхватил ее за стан, уберегши тем от падения. Не успела Меланья осмыслить случившееся, как ее лицо оказалось так близко к лицу Василя, что белесые дымки их дыханий смешивались.

Незнамо сколько стояли молодые люди вплотную друг к другу, под изумленным взглядом батрака. Девушка выгнула спину дугой, дабы насколько сие возможно отдалить от себя Васелево лицо, а он все поддерживал ее на весу над краем крыльца. Едва-едва покачивалась свесившаяся над снегом длинная коса.

Васель неведомо как удержался, чтоб не поцеловать панну, и, сделав над собой еще одно усилие, смог оторвать взгляд от широко раскрытых рысих глаз. Повторно выпустив Меланью, он отворил пред нею дверь, и они вошли.

А одновременно с тем, в передней, изрядно выпившие отец и дядя шептались вот о чем:

— Вот и сыскался... еще один охотничек...

— Против такого ничего.. ик... не имею... — Ворох хлопнул кума по плечу.

— Спорим, что посватается?

— Не хочу я... спорить.

— Правильно. И так ясно...

***

Остаток вечера Меланья проводила в кухне. Вместе с бабушкой она пряла; мать, уложивши спать хмельных Вороха и Стольника, вышивала; дед на печи плел корзину из лозы, а братец играл на полу деревянной лошадкой. В кухне было тепло, не закрытое заслонкой жерло печи уютно освещало комнату. Трещали и шипели поленья. Женщины пели песни, Меланья вторила им, но то и дело забывалась, и голос ее обрывался. Она такого напутала в своем пряжеве, что за год не распутать; из головы не шел Васель, и девушка не могла понять, что с нею творится.

Заметив необычное поведение Меланьи, бабка спросила ее:

— Тебе нездоровится, внученька? Не перехватила ли ты, случаем, заразу от брата?

— Но ба! Я уже здоров! — обиделся мальчик.

Девушка мотнула головой. Помолчав немного, бабка сказала вот что:

— Ты, сердце, того... не спеши с любовью... Оно, знаешь, как бывает — порой просто кажется, что любишь, а жизнь по молодости искалечить — то раз плюнуть.

Меланья взглянула на нее удивленно.

— К чему сие было сказано?

— Ни к чему. То так, чтоб знала ты, — хитро улыбнулась бабка и снова завела песню.

На дворе завывала метель. Вышедший из конюшни Васель засмотрелся на ворох снежинок, кружащихся в оконном свету. Свисающие с крыши иглы сосулек переливались и взблескивали золотом.

В темной передней купец постоял, прислушиваясь к доносящейся песне, затем сел, подпер голову рукой и принялся грустно вздыхать. Живот скрутило голодом — увлекшийся Меланьей молодец мало интересовался яствами, выставленными на стол; да и сейчас голод был последним, что волновало его. Через некоторое время Васель решился-таки и постучал в кухонную дверь, спросивши:

— Можно ли скоротать в вашем обществе вечер, достопочтимые панны?

Сердце Меланьи будто рухнуло с обрыва, стоило ей заслышать голос Васеля.

— Заходи, пан, — отозвалась Осоня, — тут никто не будет против твоего общества.

— Благодарю, — Васель с доброжелательной улыбкой пристроился на лавке у печи. — Вы так славно поете, я даже заслушался.

— Да что вы, — с притворным недоверием отвечала Осоня.

— Правда-правда.

— Не хотел бы ты, в таком случае, спеть с нами?

— Не откажусь! Что петь будем?

— Знает ли пан "Летящую тройку"?

— Отчего же не знать, знаю...

— Тогда... — Осоня откашлялась и затянула, Васель и бабка поддержали:

Лети, моя тройка гнедых лошадей,

Лети, разгоняя с дороги людей,

Вези меня, тройка, скорее, быстрее,

Вези меня к той, что сердцу милее.

Она так горюет, не ест и не пьет,

Песнь свою без меня не поет,

Лети, моя тройка, скорей,

Сердце болит, так стремится к ней!

Сердце болит — стремится к ней!

Лети, моя тройка, скорей!

На середине песни Меланья начала тонко подпевать, изумленный Васель замолчал, и только последние слова пели все вместе, даже дед отозвался с печи своим скрипучим голосом.

— Какая, все же, красивая эта песня, — сказал Васель, обратив взгляд на окно.

— И верно, — согласилась Меланья. Она давно сложила руки на коленях, напрочь забывши про пряжу.

Помолчали. Бабка и мать несколько раз многозначительно переглянулись и снова вперили очи в работу.