— Пан Васель, идите в дом, промерзнете ведь! — и, позвав найманку, женщина скрылась.

Но Васель будто и не услышал ее слов, все не было его и не было. Осоня обратилась к дочери:

— Сходи-ка во двор да вынеси пану Васелю полушубок, а то, как бы он не замерз. И скажи, что пора садится за стол.

— П-полушубок? — пролепетала девушка. Стоило одному слову поднять в голове памятные колодежки, и так то и дело будоражащие мысли, — и горячая волна прокатилась по ней.

Но делать было нечего, и девушка вынесла Васелю полушубок. Кровь уже отлила от купеческого лица, губы побелели, а на щеках играла синева. В очередной раз повернувшись от ворот к дому, он увидел Меланью совсем рядом и остолбенел. Девушка с таким ласковым лицом протянула ему полушубок, что молодой купец забыл обо всем на свете. Смутившись, Меланья стремглав убежала, а одевшийся Васель некоторое время глядел ей вслед, после чего спохватился, что гостю негоже заставлять себя ждать.

Утреннее застолье прошло тише, нежели вчерашнее дневное: мужчины не пили, а только опохмелялись и заедали рассол мочеными огурцами, вследствие чего было меньше шуток да прибауток — вчера вино развязало языки.

Васель, не зная удержу, все так же вскидывал на Меланью взгляд, но уже много реже по сравнению с днем вчерашним; кроме того, раз встретившись в ним взором, Меланья, прежде чем потупиться, заметила такую кромешную тоску в темных очах, что у нее сердце облилось кровью. "Печалится... Не из-за того ли, что вчера я была строга к нему? А как же было мне иначе себя вести, Господи!" И девушка сама начала снова искать встречи с его глазами, и как бы спрашивала, глядя на него и слегка хмурясь, что произошло. Однако ответа не было, Васель только кусал губы, едва сдерживая себя, чтобы не умчаться сию же колодежку, попытаться хоть бьющим в лицо ветром немножко разогнать тоску. Поднималась неимоверная боль в груди. Ежели бы только дядя не сказал ему, что крестница просватана...

Покудова слуги готовили сани, стали прощаться. Осоня заставила Стольника пообещать, что он не будет больше тянуть с приездом, затем Ворох отвел кума и жену в сторонку и о чем-то недолго говорил с ними. Меланья как окаменевшая стояла против Васеля, опустив голову. Купец же никак не мог решиться заговорить с ней. В конце концов, прошептал:

— Прощайте, панна.

Тут Васель обернулся уходить, однако, не сделав и трех шагов, нежданно вернулся, взял сжатую в кулачок руку и трепетно поцеловал Меланье пальцы, попросивши простить его.

Ворох на прощанье одарил гостей крошечными бочоночками меда, которые по высоте были не больше ладони. Стольник и его племянник сели в сани и укатили прочь.

Тогда Меланья не выдержала и, запрокинувши голову, зарыдала, размазывая по лицу замерзающие слезы. Все принялись утешать ее, а на вопрос матери, отчего она плачет, девушка ответила:

— Жалко, что... уехал... — и с промедлением добавила: — Крестный...

— Ох, голубонька, не убивайся, он обещал приезжать чаще, — прижимая дочернюю голову к груди, говорила мать.

Всем, разве что кроме Ивася, тоже рыдающего из сочувствия к сестрице, было понятно, что девушка плачет отнюдь не за крестным.

"Лишил меня покоя, наглец этакий! Вчера позабавиться захотелось — прижимал к сердцу, а сегодня — вон какой! "Прощайте, панна!" О, как я несчастна... Впился в сердце, как репей, ни выдрать, ни так оставить", — горевала девушка в своей светлице.

***

В то время Стольник, сам того не зная, сыпал соль на рану Васелю:

— Что, скромник, как тебе эта норовистая шельма? Хороша, не правда ли?

— Не вспоминайте о ней, пожалуйста, — каким-то чужим голосом попросил Васель, на все лады проклиная дядюшку за жестокость. Внешне он окаменел лицом и стал похож на мраморную статую.

— Неужто она тебе не по нраву? — изумился Стольник, сговорившийся с родителями крестницы, что надо бы свести Васеля и Меланью, и дотоле ни колодежки не сомневающийся в пролетевшей меж молодыми людьми искре. "Ничего не понимаю, — подумал про себя писарь. — Вчера он другим был..."

— Дядя! Я же сказал: не вспоминайте. — И тихо добавил: — Что тут толковать...

*Нанятая в служанки

**Мера времени, приблизительно равная одной-двум минутам. Этого достаточно, чтобы вытащить из колодца ведро воды.

II

Стольник довез племянника до егойного хутора и, хоть дотоле не думал заходить, был вынужден, ибо совесть не позволяла утаить от сестры уговор с родителями Меланьи. Пусть даже с Василем пока не все ясно.

Стольникову сестру звали Гелина. Женщиной она была уже немолодой, но бравой. Хищно разлетающиеся на сероватом лице брови нависали над маленькими, с низкими уголками в сеточках морщин, сине-зелеными глазами. Глядели сии очи зло, недоверчиво, хитро. Пани имела привычку постоянно поджимать губы, из-за чего почти всегда казалась надменной и недовольной чем-либо. И казалась не просто так — вышеуказанные черты не проявлялись только к любимому сыночку-одинцу. Васель был единственным, к кому Гелина всегда относилась ласково. В том заключалось лицемерие, поскольку за напускной нежностью, случалось, вовсе противоречивые чувства таились.

Оставшись с сестрой наедине, Стольник начал издалека: дескать, так вот и так, есть у него крестница, во всем хороша — из семьи не бедной, лицом не дурна, не глупа и, что самое главное, не сосватана до сих пор. Походив вокруг да около, Стольник рассказал про сговор с родителями и выразил надежду, что сестра не будет против. От нее зависело не последнее слово, однако Васель был достаточно взрослым, чтобы при надобности не прислушаться к материному голосу. Такой поступок, в свою очередь, привел бы к нежелательной распре, и это понимали все.