Меланья сморгнула слезы и удивленно воззрилась на Зоека, продолжавшего сжимать ее руку. Где только сила взялась?

— Простите за горячность, дражайшая панна. Хорош я, ничего не попишешь, — в упадке духа находясь, вас обвинять в собственной ошибке сподобился. Так хромой, упавши с лестницы, клянет ступени, а не свои ноги... — Он облизнул пересохшие губы. — Не уходите, прошу.

С колодежку поколебавшись, она снова села, постаралась как можно незаметнее утереть мокрые щеки тыльной стороной свободной ладони, коря себя за несдержанность эмоций. Зоек ослабил воистину железную хватку и теперь просто держал ее хладную ладонь в своей, широкой, горячей. Ненавязчиво так, хочешь — забери...

— Только дурак набитый добровольно отказался бы от приятного общества в пользу одиночества и тяжких дум. Раз я вовремя спохватился, то не совсем безнадежен, не правда ли? — вопросил Зоек шутя.

— До безнадежности вам далече, — улыбнулась Меланья. — Скажите, на кой почве проросла ваша с Гощицем распря и кто кого вызвал?

Зоек тихо хохотнул, и тень страдальческой гримасы промелькнула на лице его, выдавая досадную боль.

— Он затаил возникшую из-за шарфа обиду и сегодня утром бросил мне перчатку, когда мы столкнулись на улице.

— Почему вы не отказались?

— Чтобы прослыть трусом? — вопросом на вопрос ответил он. — Увольте. К тому же, с чего мне не принять вызов? Со мной была уверенность в победе, сабля и негодование по поводу того, что о даме отозвались, точно о вещи какой. Думаю, вам бы тем более не понравилось услышать о себе подобные слова — слишком вы вольны и свободу цените, чтоб дозволять такое.

Меланья вскинула брови. Ишь ты, знаток выискался, недели не знакомы, а уже судит, что она допускает, а что нет. И, главное, верно-то судит ...

— А не сомневаетесь ли вы в правильности выводов?

— Ничуть, — мотнул головой собеседник. — Первое впечатление, к тому же подкрепленное дальнейшими, редко обманывает. За краткое время наших встреч у меня в голове нарисовалась довольно цельная картина вашего характера.

— И какова же она? — не удержалась молодая женщина.

— Она сложена, как витраж, из разноцветных частей, которые, казалось бы, вовсе не подходят друг другу, но тем не менее создают дивное, услаждающие взор противоречие... Тогда, в полутьме коридора, я оборонил молодую женщину, обращение с которой, как тогда помстилось, должно полниться трепета, будто с искуснейше граненным хрусталем... А невдолге наткнулся на совершенно иную особу, превосходно держащуюся в мужском седле и недрогнувшей рукою сжимающую пистолет... смогла бы она выстрелить — другой вопрос, им я задался уже вечером, но так и не нашел ответа. А ее отказ от низки фазанов в пользу бедняка? Тоже дал неплохое представление о нраве. Не знаю, что она там подумала, но могу поклясться: я действительно обещал подарить их первому встречному за ненадобностью...

Меланья слушала, скромно потупившись и чувствуя, как на щеках, точно зарево зимнего рассвета, все больше и больше разгорается невольный румянец.

— ...И вот сегодня женщина эта неожиданно ринулась останавливать дуэль, объясняя сие тем, что потеряла голову, узнав, что из-за нее еще кто-то может умереть. Почему она выразилась таким манером и как мне трактовать ее слова?

Сглотнув, Меланья кинула на него быстрый взгляд.

— Есть одна история, она длинна и зело печальна, расскажу как-нибудь в другой раз... Вечереет, а я, наверно, уморила вас. Тсс! — Она прижала палец к губам, вставая. — Не перечьте, для скорого восстановления вам нужно много отдыхать.

— Споете мне завтра? — спросил Зоек с едва заметной толикой надежды, когда Меланья приотворила дверь.

Вдовица оглянулась через плечо.

— Спою.

***

Она всю ночь сомневалась, стоит ли идти завтра к нему, впадала из крайности в крайность, молилась, бралась за гусли и вспоминала ощущение ладони в горячих тисках, беспокойно ходила по комнате, думала, правильно ли ведет себя и тут же опровергала собственные мысли.

Но обещанное исполнила, спела-таки. Ее приход обрадовал Зоека, ибо сомнения одолевали и его, не давая заснуть до рассвета. На трут, долженствующий поджечь костер сердечной приязни, не одна искра уж была уронена, однако именно этой ночью он занялся.

В то время как раненый был прикован к постели, Меланья ежедень навещала его, и подолгу они беседовали о всяких разностях. Не желая ворошить былое в памяти, вдовица уходила от обсуждений своего прошлого, да Зоек и не больно-то рвался вызнавать подробности. Единственным, что он спросил как-то раз, было: "По ком панна траур носить изволит?" — "Я вдова и сирота. Мужа убили, близкие сгорели в пожаре", — последовал ответ. Зоек извинился и обещал боле не притрагиваться к этой теме.

Ранение заживало как на собаке, и спустя пару дней, пришедши, Меланья ужаснулась, увидев мужчину на ногах. Он утверждал, что уже вполне может ходить, а вскоре и ездить по княжьим поручениям с доверенными ему людьми.

А пока же он был доволе слаб и дольше нескольких печин кряду не стоял на ногах. Но, несмотря на это, настаивал на выходах хотя бы в замковый сад, и Меланью неоднократно видели прогуливающейся с ним в паре. Оба чувствовали себя легко и непринужденно вместе, будто много лет знакомы. В случае, если разговор каким-то боком касался чувств сердечных, непринужденность сразу пропадала, и Меланья, смешавшись, торопилась перевести разговор на другой предмет. Она старалась все связанное с чувствами гнать прочь, ибо стоило задуматься, как в голову сразу лезли крамольные мысли, что своею дружбой с Зоеком она порочит память Васеля. Времена были таковы, что иные вдовы оставались всю жизнь верны погибшим мужьям. Хоть второе замужество с относительно недавних пор не воспрещалось, яко ранее, народная молва с детства учила равняться на верных вдов, а не на тех, неоднократно замужних, которые и при жизни-то мужа могли изменять ему.