Вдова облегченно выдохнула — названный крестным срок страшил на порядок меньше.

— Должен сказать, — продолжал писарь, — при дневном свете пуща немного преобразится...

Тут крестный прислушался и оповестил:

— О, Жувеч близко.

Молодая женщина снова выглянула. Перед внушительными деревянными стенами блестели сотни огней. Вышедший встречать люд при приближении княжьей кареты разразился приветственными криками, напоминая скорее разбойников с большака, нежели радушных приемом жителей. Впечатление подкрепляли одетые мехом наружу, нередко на голое тело жилетки, кудлатые нечесаные головы и лица, столь заросшие бородами, что одни глаза блестели. Факельный свет делал улыбки хищными, потому и женщины выглядели не менее угрожающе, чем мужчины, — чисто хозяйки разбойных притонов.

— М-да, выглядят не шибко... дружелюбными. Но стараются, как видно, казаться таковыми, — сглотнув, прошептала Меланья.

Ежка хмыкнула.

— Вряд ли они вышли за стены из любви к Потеху иль желания поглазеть на пышную знать. Вероятнее, их сдернули с лежанок и погнали встречать, где ж дружелюбию взяться?

Под все редевшие крики навроде "Да здравствует его милость князь!" добрались наконец до резиденции — высоченного, этажа в четыре, сруба. Находился он в самом центре мрачного городка, у деревянной вплоть до не позолоченных куполов церковки.

На крыльце князя приветствовал жувечский войт Шеляг, по виду — настоящий пройдоха. Вестимо, сей муж оделся на порядок лучше простых жителей, но Меланье показалось, что в иное время он также не гнушается яловых сапог.

— Устала? — Когда пришел черед их карете остановиться у крыльца, крестный сам подал руку Меланье.

— Немного, — призналась та, переминаясь с одной затекшей ноги на другую. — По правде говоря, это самая долгая дорога на моей памяти.

— Ничего, на отдых достаточно времени, — сочувственно сказал писарь, помогая вылезти Ежке. — В комнатах должна наличествовать заваренная мята, после нее сон будет крепким... Кстати, про комнаты: я договорился, нам определят соседствующие.

Холл резиденции был украшен в лучших охотничьих традициях, из-за чего походил на лесничий домик с высоким потолком и цветными витражными окнами. Стены увешивали самопальные ружья, рогатины, силки, разнообразные шкуры и головы животных, средь коих имелись особо устрашающие размером своим да оскалом. Над лестницей в рамах из черного дерева красовались три портрета: два из них, по бокам, с изображениями любимых княжьих борзых, а третий, центральный, — самого Потеха, врукопашную борющегося с медведем. Видимо, чучело того самого медведя стояло в углу, в окружении более мелких собратьев, а также двух матерых волчин и громадного, с десятилетнего ребенка ростом, кабана.

Благо, никаких увеселений в ночь приезда не устраивалось, — все устали с дороги, да и князь полагал застолье перед охотой не шибко благоприятным для оной, — потому гостей сразу развели по комнатам, небольшим, изобилующим дорогими шкурами на полу и стенах. Из предметов роскоши присутствовали только пуховая перина на высокой кровати да столик со множеством ящичков и зеркалом в узорчатой кованой раме (впрочем, для Меланьи последний был, пожалуй, лишним). Сразу закрывшись, молодая женщина обнаружила на ларе свечи и графин с теплым мятным отваром, испивши который, упала на кровать, не раздевшись, да быстро заснула усталым сном.

Конский топот и ядреные крики, гул пожирающего соломенные крыши огня и кровавый блеск стали в отнесенных для удара руках. Испуганно мечутся женщины, повыскакивавшие из хат в одних исподних рубахах. Ревут дети и запертая в горящих хлевах скотина, ревет, гудит неистовое ярое пламя, входя в раж и с каждым мгновением возрастая в разрушительной силе своей.

Они жгут, они рубят, беспощадно, словно нелюди какие...

Пуля угодила в орошенную чужой кровью руку, и потекла по ней своя, собственная кровь; мелькнула во взмахе сабля, и покатилась по траве срубленная голова. Тело затоптали вырвавшиеся из конюшни шальные лошади.

Ее ничего не спасло от клинка, от возмездия.

Резко вдохнув, Меланья села на постели да постаралась отделить сон от яви, как две спутавшиеся нити из разных клубков. Колодежки не прошло, как она, охнув испуганно, соскочила с кровати — спросонья почудилось, что в окна бьет зарево приснившегося пожара. На деле же разгорался небосклон на востоке, готовясь к восходу. Предрассветная серость отступала в глубины леса, и городок постепенно наливался красками. Вместе с тем становились четче очертания, словно художник завершал картину последними штрихами. На березе под окном скворцы перепархивали с ветки на ветку, задорно щебеча при этом. Приглушенно шумел ранний рынок за церковью; среди блеяния, лая, ругательств и выкриков торговок да зазывал можно было расслышать обрывки грустной лирниковой песни, коею бродячий старец зарабатывал подаяния.

Меланья провела ладонью по лицу, стирая липкую паутину сна.

"Она не пыталась спастись. Хотела бы — села на метлу и следу б не оставила. Неужто раскаялась? Хотя... Ужель Гелина и раскаялась?.. скорее смерти возжелала и ждала ее с нетерпением, сына утратив. При жизни она-то не шибко любила его, больше лицемерила, а вот потеряв... Кто знает?"

Вдовица нисколечко не сомневалась в правдивости сна, настолько уверена была в справедливом наказании. Но не было в душе ее ни мрачного довольства, ни торжества, ни злорадства. Да, убийца получила по заслугам, да, это доказывало справедливость Виляса и внушало некий страх перед возмездием божеских сил. Ничего боле Меланья не чувствовала.