Шрифт:
Вот так, ни много ни мало. Только сейчас начинаешь понимать, какой непоправимый ущерб авторитету и престижу нашей страны наносили такие безответственные заявления новоиспеченного доктора экономических наук (и особенно тогда, когда они соседствовали с известными всему миру фактами присвоения в пользу свою и своей семьи автомобилей иностранных марок). Между тем автотранспорта в милиции хронически не хватало. В Донецкой области, преследуя бандитов, ограбивших сберкассу, работники уголовного розыска отчаянно размахивали руками, когда у их старенького «газика» на ходу отвалился карданный вал. Лимит на бензин заставлял использовать не по назначению автомобили промышленных предприятий, а иногда — и частных лиц. Примитивная криминалистическая техника не обеспечивала качественного ее применения. И при всем при этом министр иронизировал над технической оснащенностью американской полиции.
Правда, он посетил проводившуюся в Москве выставку ведущих фирм Запада, специализирующихся на изготовлении кримтехники, но и только. Восторга практиков их руководитель не очень-то разделял. Мы оказались одной из немногих стран мира, которая бюджетные ассигнования тратила в основном на увеличение численного состава органов правопорядка и, естественно, в ущерб качеству. Выбитые у правительства вакансии нужно было срочно заполнять, и широким потоком полились в милицию «случайные» люди.
Между тем реальная жизнь шла своим чередом. Проблемы в экономике и социальной сфере не могли не отразиться на росте преступных проявлений. Но никому не нужна была в те годы правда. За рост преступности били жестоко. В два счета можно было поплатиться и должностью, и карьерой, а потому и стали скрывать все то, что можно было скрыть. В выборе средств не стеснялись, и поэтому ни одна стране в мире не знала такого высокого процента раскрываемости, который был в те годы у нас.
Большое количество черепно-мозговых травм списывалось на «падение с высоты собственного роста» либо по «альтернативной формуле» — что «данное повреждение образовалось от удара тупым твердым предметом или при ударе о такой предмет». Первое, естественно, игнорировалось, второе брали за основу.
Доходило до того, что при выезде для осмотра трупа, обнаруженного в пруду городского парка со связанными веревкой руками и ногами и грузилом-камнем, заместитель начальника Управления уголовного розыска области битый час убеждал меня, что потерпевшая, решившая сыграть с нами злую шутку, сама себя обвязала, привязала на шею камень и прыгнула в воду.
Укрывали все, что можно было укрыть, и для достижения этой цели никакими средствами не брезговали, вплоть до шантажа потерпевших компрометирующими материалами.
Уже работая в Москве, я приехал как-то к себе на родину и в троллейбусе встретил одноклассницу. В разговоре поделилась она своей бедой: в плавательном бассейне украли у нее и дочери ценные вещи стоимостью около четырехсот рублей, а милиция кражей заниматься не желает. Договорились, что напишет она жалобу прокурору города, а он возьмет ее под свой контроль. Встретились через год. «Эх, тоже мне, друг детства! — услышал я возмущенный голос одноклассницы. — Лучше бы я тебя ни о чем не просила!» И далее последовал рассказ о том, как работники милиции занялись не кражей, а мужем заявительницы, оказавшимся, к несчастью, директором овощного магазина. Только после нового заявления о том, что никакой кражи якобы не было, эту семью оставили в покое.
Приказы Генерального прокурора СССР требовали самых жестоких мер по отношению к должностным лицам, укрывающим преступления от учета. Но после очередного выявления такого рода злоупотреблений (и как следствие — роста неблагополучных показателей по региону) стали практикой вызовы в обком, в отделы административных органов. Там чересчур ретивому прокурору напоминали, где он состоит на партийном учете, и отечески наставляли, что он и начальник милиции «ходят» в одной упряжке и ссориться из-за такой мелочи, как укрытие преступлений, право, глупо. С прокурора спрашивали за рост преступности, а отнюдь не за состояние надзора за деятельностью органов внутренних дел. Насколько принципиальным он оставался после этого, было делом совести каждого конкретного человека.
Укрытия, набирая темп, развращали личный состав работников милиции. Как следствие, ширились их злоупотребления, выявлялись многочисленные факты рукоприкладства, превышения власти, а наказание за это подрывало бы всю создаваемую систему лакировки действительности. Допустить этого Николай Анисимович Щелоков не мог.
Неофициально, с соблюдением строгой секретности, начался сбор компрометирующих материалов на работников органов прокуратуры, занимающихся расследованием дел о таких злоупотреблениях.
«Ссориться с нами нельзя, — поучал меня, молодого прокурора следственного отдела прокуратуры области, начальник одного из райотделов милиции. — Вот был у нас один мальчишка, который только что назывался следователем. Прибежал к нему один ханыга. «Избили, — кричит, — в комнате милиции! Разве это представители власти?» Он со мной не посоветовался и — раз: двух моих в КПЗ. Пришлось ему фотографии показать и кое-какие записи его общения с подругами. Сразу стал, как шелковый. Так-то!»
Укрывались преступления, совершенные гражданами, росло количество жалоб и заявлений об этом. В ход шли шантаж, угрозы, рукоприкладство, злоупотребления по службе. В конечном итоге вседозволенность и безнаказанность привели к многочисленным фактам укрытия преступлений, которые совершали работники милиции.