После избиения единственный трезвый среди постовых сержант Самойлов позвонил ответственному дежурному по 5-му отделению и сообщил о задержании Астафьева. После­довала команда или отпустить его, или, действуя по инструк­ции, вызвать представителя КГБ. То же самое предложил сделать прибывший на станцию проверяющий, младший сер­жант Голунчиков. К сожалению, они не знали, что давали команды не подчиненным им постовым милиционерам, — они давали команды преступникам.

— Товарищ майор, уходите отсюда по-хорошему и побы­стрее,— уговаривал Астафьева Самойлов.— Вам лучше с ними не связываться. Они не люди, поверьте мне. Ну, пожалуйста, уходите...

Но негодованию Астафьева не было предела.

— Мерзавцы! Мерзавцы! И отъявленные подонки! Нико­гда, никогда я вам этого не прощу и так этого не оставлю,— повторял он, покидая комнату милиции.

Со злобой в затуманенных спиртным глазах смотрели на него Лобов и Панов.

— Слушай, ну, идиоты! Разве можно так отпускать? — теребил Лобов рукав куртки Панова.— Он же всех нас заложит. Слышишь, заложит! Давай его грохнем! Молчат только мертвые!..

Молчал и Панов, а потом, решившись, кивнул головой. Они побежали вслед за Астафьевым. Улыбнись счастье Вя­чеславу Васильевичу, и, может быть, они бы его не догнали, но он спутал платформы прибытия н убытия, поэтому его не упустили и настигли в подземном переходе.

— Товарищ майор, вы забыли свои туфли,— сказали Астафьеву и предложили вернуться обратно.

Тот отказался и велел вынести похищенное. Его вновь скрутили и потащили в сторону комнаты милиции. Он отча­янно сопротивлялся, взывал к помощи прохожих, но те спешили пройти мимо. Кто мог подумать, что люди в форме, призванные защищать их от преступников, решились сами на совершение тяжкого преступления?

В комнате милиции Астафьева впервые увидел Масохин, который к этому времени проснулся и немного протрезвел. Задержанного затащили за перегородку и снова стали бить, но на убийство никто не решался. И тогда Панов сбегал в ближайший ресторан за водкой. Спиртным он надеялся подбодрить собутыльников, но когда вернулся, все произо­шло проще и оттого — страшнее.

Из показаний обвиняемого Панова:

— Как только я вошел в комнату милиции, за мной кто-то захлопнул дверь. Увидел, что Лобов и Емешев затаскивают Астафьева за барьер. Я приблизился к ним. Кто из них свалил его, я точно сказать не могу. Я увидел, что Астафьев как бы сполз по стене на пол. Он пытался вырваться, но Лобов удерживал его и не давал встать. Я понял, что они не решаются ничего сделать, а Лобову нужна помощь, и подо­шел к ним. Чтобы мне было удобнее, правую ногу прижал к лавочке, а потом протянул ее чуть вперед, так что моя голень полностью лежала на лавочке. Подумал, что нужно подстраховаться и не выронить бутылку, которая могла разбиться. Страхуя себя свободной рукой, чтобы не упасть, другой дотянулся до головы Астафьева, зажал его волосы рукой и два раза, оттягивая голову к себе, ударил затылоч­ной частью головы о стену...

Чем дальше продвигалось следствие по выяснению об­стоятельств убийства, тем ожесточеннее становилось сопро­тивление тех, кто был напуган таким ходом событий. В верх­них эшелонах власти срочно формировали «мнение» о том, что прокуратура и КГБ фабрикуют дело с целью подрыва авторитета органов внутренних дел. От В. В. Найденова тре­бовали объяснений, он от нас — бесспорных доказательств вины Лобова, Панова и других. Мы же пока располагали только их показаниями.

Итак, к исходу двух недель расследования стало более-менее ясно, кто избивал Астафьева, но... Кто и как вывез его к поселку Пехорка? Подозрение пало на бригаду медвы­трезвителя, которую в тот вечер трижды вызывали на «Ждановскую». Согласно журналу регистрации медвытрезви­теля, второй вызов был в тот период, когда в комнате находился Астафьев. Напротив записи о третьем вызове значилось: «Отказались сами...», то есть в 21 час 45 минут бригада прибыла в комнату милиции, но пьяного с собой не забрала, а если быть точнее — никого не доставила для вытрезвления. Почему?

Бригадир Гейко и два его напарника упорно твердили, что ничего не помнят.

Первым, кто рассказал о том, как якобы избавились от Астафьева, был Масохин.

— Я не принимал участия в убийстве,— заявил он,— но когда ребята добавили ему при мне и он потерял сознание, я решил, что нужно от него избавиться, иначе придется отвечать, да и меня уволят. К десяти вечера приехал Гейко, и мы попросили его вывезти Астафьева и куда-нибудь выбро­сить, а там пусть разбираются. В случае чего скажем, что мы его отпустили, пусть докажут другое. Гейко колебался, и тогда я забрал из портфеля Астафьева бутылку коньяка и налил ему стакан. Он выпил и сказал: «Добро». Мы помогли ему вынести Астафьева, и бригада уехала. Что дальше было, пусть сами говорят...

Проверка этих показаний позволила установить, что Гейко был в комнате милиции, видел избитого Астафьева и распил с Масохиным и Мерзляевым бутылку коньяка, отобранную у потерпевшего. Гейко продолжал настаивать на «запамятовании».

В один из дней, когда у нас почти не было сомнений в том, что Астафьева вывезли на автомашине медвытрезвителя, на допрос неожиданно запросился Лобов.

— Знаете,— сразу сказал он,— появились у меня какие-то смутные воспоминания.— Взгляд его стал заискиваю­щим.— Вижу перед собой черную «Волгу», в нее затаскива­ют Астафьева, а рядом — Масохин. Он залезает первым, а потом тащат этого комитетчика...

Ничего, кроме раздражения, заявление Лобова у меня не вызвало.

— Забери свою явку с повинной,— сказал я ему,— и ко­гда у тебя появятся не смутные воспоминания, а желание говорить правду, тогда передашь, чтобы тебя вызвали...

Ох как непросто преодолевать барьер предубежденности, уверенности в том, что ты на правильном пути!

Мы готовились к очной ставке между Гейко и Масохиным, обдумывая различные варианты ее проведения, но меня не покидало состояние внутренней неуверенности в том, что одним из убийц был Гейко. Что-то было не так. И вдруг вспомнил: конечно, запись в протоколе осмотра места проис­шествия! Сам протокол был составлен поверхностно и состо­ял из двадцати предложений. Ни фотосъемки, ни изъятия следов на месте обнаружения тела Астафьева не производи­ли, но была там одна фраза о следах автомашины, напоми­нающих протектор рисунка колес «Волги» ГАЗ-24.